Я ходила по комнатам. Все-таки трудно людям. Сидят не на земле, а высоко на стульях, едят за столом, а он еще выше. Попробуй, возьми суп ложкой! Легче есть прямо из чашки. Конечно, у людей руки, они все умеют. Если бы мне руки!
Любушка покрутилась перед зеркалом, и мы пошли.
Любушка предупредила меня:
— Смотри, к маме не подходи — догадается, что и я с тобой.
— Не беспокойся, все время буду рядом, — ответила я.
Тракторов много, урчат все. Некоторые трогались с места и ехали по полю. Я увидела Диму и побежала.
— Дамка, назад! — крикнула Любушка, но я не могла остановиться, ноги так и несли. А Дима уже сел в кабину, и трактор двинулся.
— Дамка, Дамка!
Но я не обращала внимания, мне было весело нестись за Диминым трактором. По пашне бежать тяжелей, но это была Димина борозда.
Я забежала вперед, чтобы Дима увидел меня и обрадовался. Буду бежать быстро: «Догоняй меня, Дима».
Трактор шел и шел без устали, а я устала. Не могла больше бежать! Легла на борозду.
Дима остановил трактор: он был мрачен: под плуг что-то попало, и борозда получилась неровной.
— Куда ты на смерть лезешь, — напустился Дима на меня. — Чуть все дело не испортила, думал, вот-вот попадешь под гусеницы.
Побежала к Любушке.
— Дима на втором месте, — грустно сказала Люба.
Я ведь старалась помочь Диме…
Вечером почти вся деревня пошла в клуб. Любушка не хотела брать меня. Когда ее не возьмут куда- нибудь — обижается и плачет, а если меня, — ничего особенного.
Я ждала Любушку возле клуба, чтобы не скучать — играла с собаками. Наконец, вышел Дима с ребятами. У всех через плечо надеты красные широкие ленты с золотистой надписью. Дима вел за руку Любушку. Она забегала вперед и вслух читала: «Посвящен в земледельцы».
Теплая, лунная ночь. Светло во дворе, светло и на улице. Я всегда радовалась таким безветренным, тихим ночам. В молодости бродила по деревне, ожидая чего-то хорошего. Вот и сейчас не спится, а Музлан, видно, устал, дремлет, положив голову на лапы. Иногда откроет глаза. Я молчу, стараюсь не тревожить его. «Завтра он снова пойдет пасти, а я? Может, и мне с Музланом? Не умею. Бобик был молодой, быстро научился. Нет уж, сиди, Дамка, в будке, не смеши людей… Спи, Музлан, не буду тревожить тебя». Я выбежала за калитку. Люди в домах веселились, еще бы: праздник механизаторов!
Тимка! Оглядываясь, поджав хвост, он крался к своему бывшему дому. Вот если бы Любушка увидела его, взяла бы сейчас к нам.
— Иди ко мне, Тимоша, — позвала я. — Будешь у нас жить.
— Хорошо бы, но что хозяева?
— Они любят тебя, все любим. Часто вспоминаем Марию Алексеевну и тебя… Пойдем в пионерский лагерь, ребята обрадуются.
— Нужен я им больно.
— Сам увидишь, как нас встретят.
— Пойдем сегодня, сейчас, — горячо запросился он. — Надоело бояться… Гоняют нас с Шариком почем зря.
— Сегодня поздно… Куда ты сейчас? Хозяева сердиты: ты цыплят воруешь?
— Это не я, а Шарик.
— Хозяева-то не знают. Иди к нам во двор.
— Пойду на свое крыльцо, — заупрямился он. — Посижу, полежу на родном крылечке.
Вошел в калитку, постоял и вдруг забегал, повизгивая и обнюхивая предметы. Потом лег на ступеньку и тихо завыл. Вышел хозяин. Тим встал и, дружелюбно виляя хвостом, смотрел на человека.
— Ах ты, ворюга, — хозяин скрылся за дверью и вернулся с ружьем!
— Убегай! — крикнула я, но Тимка приближался к человеку, поднявшись на задние лапы, скулил, просясь в дом.
— Попался, разбойник! — Человек отступил и поднял ружье, в котором спрятались злоба и смерть. Я подбежала и стала впереди Тимы. Зажмурилась. Сейчас грохнет выстрел… Ружье в руках человека задрожало, и он опустил его. Тимка вздохнул. Я смотрела человеку прямо в глаза… В них была растерянность и даже что-то вроде восторга. Человек протер рукой глаза.
— Ну, Дамка! — сказал он. — Ну, собака. А мы еще ругаем друг друга «собакой». Ах ты, ну и дела. Подожди, вынесу тебе кусок повкусней. — Он скрылся в дверях, и вскоре кусок мяса, вытащенный из борща, валялся у моих ног. — Возьми, Дамка, — просил человек, — возьми, — умолял он меня. Но я не могла взять из его рук — они только что несли мне и Тимошке смерть.
— Идем к нам, — позвала я Тимку. И он пошел.
Но тут у нашей калитки затрещал мотоцикл — к нам подошли Виталькин отец и Тамара… Тимку словно ударили, взвизгнув, он бросился бежать. Я устала кричать ему, а бежать за ним уже не могла, сильно заболели лапы!
22
Каждый год летом в нашем районном городе устраивают выставку собак. На этот раз Андрюша решил взять меня с собой, но без намордника, оказывается, нельзя, а у нас его нет. Андрюша начал было из проволоки мастерить, но Любушка сказала, что у Витальки лишний есть. Розке недавно новый купили. Девочка тут же побежала и вернулась с Виталькой.
— Старый намордник выбросил, — сказал он; видно, не так просто до конца избавиться от жадности. — Неужели берешь Дамку?
— Пусть поглядит, жалко что ли, — ответил Андрюша.
— Не жалко, но погляди, — она же облезлая, старая, нас засмеют. Я Розку тоже не беру.
— А мы все равно возьмем! — сказала Любушка. — Правда, Андрюша?
Но тот молчал, перестав делать намордник.
— Там соберутся лучшие собаки района, — сказал Виталька.
— Служи, Дамка, — строго крикнула мне Любушка. — Видишь, умеет!
— Послужила и сахарок ждет, — усмехнулся Виталька.
Не жду, хотя вдруг очень захотелось сладкого, сам же напомнил! А Любушка и в самом деле принесла конфетку.
— Нельзя, Дамка! — приказал Андрюша. Надо бы, надо отвернуться.
— Нельзя, говорю!
А я все равно ползла, кралась к конфете… и съела все.
— Послушалась! — Виталька от души расхохотался.
— А сам? — рассердилась Люба на Витальку, — небось, как увидишь конфеты — сразу все съешь, Нинке ни одной не оставишь.
— Думаешь, и я не оставлю? — проворчал Андрюша.
— Посмотрим — проверим. А Дамке я только одну конфету дала… Одну любая ученая собака слопает и глазом не моргнет.
— А вот не любая, — задирчиво сказал Андрюша. — Дрессированной скажи, «нельзя», с голоду
