Бабка, наряженная, как для гостей, - в белой кофте с красными полосками, лежала на столе. Мать плакала, а отец вполголоса утешал ее:
- Что же делать? Пожила, и довольно. Мы ее не обижали, терпели и неудобства и расход.
* * *
В комнату набились соседи. Борька стоял у бабки в ногах и с любопытством рассматривал ее. Лицо у бабки было обыкновенное, только бородавка побелела, а морщин стало меньше.
Ночью Борьке было страшно: он боялся, что бабка слезет со стола и подойдет к его постели. 'Хоть бы унесли ее скорее!' - думал он.
На другой день бабку схоронили. Когда шли на кладбище, Борька беспокоился, что уронят гроб, а когда заглянул в глубокую яму, то поспешно спрятался за спину отца.
Домой шли медленно. Провожали соседи. Борька забежал вперед, открыл свою дверь и на цыпочках прошел мимо бабкиного кресла. Тяжелый сундук, обитый железом, выпирал на середину комнаты; теплое лоскутное одеяло и подушка были сложены в углу.
Борька постоял у окна, поковырял пальцем прошлогоднюю замазку и открыл дверь в кухню. Под умывальником отец, засучив рукава, мыл галоши; вода затекала на подкладку, брызгала на стены. Мать гремела посудой. Борька вышел на лестницу, сел на перила и съехал вниз.
Вернувшись со двора, он застал мать сидящей перед раскрытым сундуком. На полу была свалена всякая рухлядь. Пахло залежавшимися вещами.
Мать вынула смятый рыжий башмачок и осторожно расправила его пальцами.
- Мой еще, - сказала она и низко наклонилась над сундуком. - Мой...
На самом дне загремела шкатулка. Борька присел на корточки. Отец потрепал его по плечу:
- Ну что же, наследник, разбогатеем сейчас!
Борька искоса взглянул на него.
- Без ключей не открыть, - сказал он и отвернулся.
Ключей долго не могли найти: они были спрятаны в кармане бабкиной кофты. Когда отец встряхнул кофту и ключи со звоном упали на пол, у Борьки отчего-то сжалось сердце.
Шкатулку открыли. Отец вынул тугой сверток: в нем были теплые варежки для Борьки, носки для зятя и безрукавка для дочери. За ними следовала вышитая рубашка из старинного выцветшего шелка - тоже для Борьки. В самом углу лежал пакетик с леденцами, перевязанный красной ленточкой. На пакетике что-то было написано большими печатными буквами. Отец повертел его в руках, прищурился и громко прочел:
- 'Внуку моему Борюшке'.
Борька вдруг побледнел, вырвал у него пакет и убежал на улицу. Там, присев у чужих ворот, долго вглядывался он в бабкины каракули: 'Внуку моему Борюшке'.
В букве 'ш' было четыре палочки.
'Не научилась!' - подумал Борька. И вдруг, как живая, встала перед ним бабка - тихая, виноватая, не выучившая урока.
Борька растерянно оглянулся на свой дом и, зажав в руке пакетик, побрел по улице вдоль чужого длинного забора...
Домой он пришел поздно вечером; глаза у него распухли от слез, к коленкам пристала свежая глина.
Бабкин пакетик он положил к себе под подушку и, закрывшись с головой одеялом, подумал: 'Не придет утром бабка!'
ВЫХОДНОЙ ДЕНЬ ВОЛЬКИ
Волька всю зиму жил в детском саду, и только на воскресенье его брали домой. Весной его мама, Дарья Ивановна, устроилась поварихой в детском доме за городом и в первую же субботу привезла к себе Вольку. Они приехали под вечер. Солнце золотило широкую аллею, и Волькина матросская шапка с черными ленточками весело мелькала в кустах.
Вдруг Волька остановился, широко раскрыл голубые глаза и оглянулся на мать:
- Ребята, мама!
На террасе большого белого дома сидели ребята. На длинных столах, покрытых голубой клеенкой, блестели белые чашки. Ребята ели творог, политый медом, и запивали его молоком. Волька подумал, что это ребята из его детского сада, и радостно замахал руками:
- Ребята!
Ребята вскочили.
- Смотрите, какой мальчик! Чей это?
Две девочки быстро нырнули под стол, вылезли с другой стороны и, прыгая по лестнице, побежали навстречу Вольке.
А через минуту Волька уже сидел рядом с ними за столом, чинно сложив за спиной руки. А когда воспитательница Клавдия Ивановна положила ему на тарелку творог и налила чашку молока, он поднял вверх обе ладошки и, поворачивая их над головой то вправо, то влево, громко сказал:
Молоко, молоко
Выпивается легко.
А творог, а творог
Проскочить никак не мог.
Мы помазали медком,
Проскочил и он легко.
И только после этого Волька принялся за еду. Он поел, вытер ладошкой молочные капельки на раскрасневшихся щеках, оглядел ребят и лукаво сказал:
- А это не наш детский сад, это другой. Я сюда только на выходной день приехал!
Дарья Ивановна жила в маленькой светлой комнатке, рядом с детдомовской кухней. Дарья Ивановна вставала рано. У нее было много дел по хозяйству. Нужно было пойти на скотный двор помочь молоденькой девушке Насте подоить детдомовских коров, потом получить продукты из кладовой, приготовить завтрак, нарезать ломтиками белый и черный хлеб.
Волька встал вместе с Дарьей Ивановной. Он проснулся даже раньше матери и несколько раз подымал с подушки свою светлую, пушистую, как одуванчик, голову, а когда мать открыла глаза, сейчас же вскочил и стал одеваться. Одевание было трудное. Просовывая в петли пуговки, Волька громко сопел и тихо приговаривал:
- Ну, полезай, застегивайся!
Дарья Ивановна схватила сына на руки, звонко расцеловала в обе щеки, пошлепала по крепкой спинке, застегнула ему лифчик. Потом налила в таз свежей воды, ополоснула Вольке лицо, насухо вытерла полотенцем и, взяв в руку большую корзину, сказала:
- Ну, пойдем на работу!
На дворе еще не было солнца. От мокрой травы и свежего утреннего ветерка у Вольки покраснел нос, он поежился и просунул в теплую ладонь матери свою холодную ручонку.
- Замерз? Ну сейчас согреешься, - сказала Дарья Ивановна.
Они прошли на скотный двор. Там стоял большой кирпичный дом с маленькими окошками и большими дверями.
- Это коровкин дом, - сказала Вольке мать.
В коровнике было тепло и сухо. От светлых загородок, где стояли детдомовские коровы, пахло парным молоком, соломой и еще каким-то теплым коровьим духом.
Веселая черноглазая Настя подхватила Вольку на руки, потрепала его за толстые щечки, подула на пушистую головенку.
- Ах ты дуван-одуван! В гости к нам приехал! Масленок этакий! Как из-под сосенки выскочил!
Вольке понравилась Настя: он прятался за мать, лукаво выглядывал и опять прятался, но играть Насте было некогда. Дарье Ивановне тоже было некогда. Они обе отошли к окну и стали что-то записывать в клеенчатую тетрадь. Волька заглянул за перегородку. Там на чистой подстилке из соломы лежала большая светло-шоколадная корова Милка. Не обращая внимания на мальчика, она медленно жевала сено.
- У-у, какая! - удивленно сказал Волька и, прижимаясь к стенкам, осторожно обошел корову со всех сторон, дотронулся пальцем до мягкой шерсти, заглянул в умные и грустные глаза Милки, прикрытые прямыми черными ресницами, и глубоко вздохнул. - У-у, какая! - Потом присел на корточки подальше от длинного хвоста с кисточкой и замер, боясь пошевелиться.
Вошла Настя в белом переднике, с чистым полотенцем и с подойником. Корова повернула голову,
