седобородого».
Вы открыли книгу, где «главный герой» — не привычная вашему глазу «лошадь», а, скорее, «верблюд».
Речь же в книге пойдёт о жизни в науке идеи дрейфа материков, или (более современно) идеи горизонтального перемещения блоков литосферы, — словом, идеи мобилизма. О том, как она возникла, развивалась, была отброшена, а затем снова воскресла.
Объяснение же с читателем здесь необходимо, на мой взгляд, вот почему.
Суждение о том, что развитие науки представляет собой постоянную «драму идей», давно уже кочующее из одной книги в другую, было высказано в период рождения эйнштейновского релятивизма и квантовой механики, собственно, для того и было высказано, чтобы дать характеристику того этапа развития физики элементарных частиц.
Однако со временем этой мысли был придан значительно более широкий, можно сказать, универсальный характер. Но тут получился и один неожиданный эффект. Стало складываться мнение, будто сюжеты всех научных драм более или менее схожи, точнее сказать, однотипны и всё так или иначе сводятся к тому сюжету, который сложился в физике в первые десятилетия нашего века. Утвердиться этому взгляду в умах широкого круга людей, которых прежде именовали «читающей публикой», было вовсе несложно, ибо физика, заняв тогда лидирующее положение в познании, сохранила его надолго. А «королеве наук», естественно, и быть законодательницей мод. Ведь её достижения у всех, как говорится, на виду и на слуху, о них — по множеству разных причин, от самой физики уже не зависящих, — говорят и спорят не только учёные, но и люди, весьма далёкие от сферы познания.
Словом, начало казаться, что все науки на физику более или менее похожи или, во всяком случае, должны быть похожи, там же, где сходство с ней пока не слишком велико, попросту недоразвитые уродцы — «верблюды» на «лошадиный взгляд».
А коли так, то естественно было и предположить, что развиваться «драмы идей» в познании должны примерно по тем же схемам, что и в физике элементарных частиц начала века.
Всем этим представлениям, хотя вряд ли когда-нибудь они были строго изложены и даже попросту записаны, ещё и потому легко было стать расхожими, что приметы того замечательного периода в развитии физики ярки и броски.
Помните? День за днём рушились тогда основы общепринятой в науке физической картины мира, свода главнейших законов мироустройства. Целая когорта блистательных учёных — по большей части совсем молодых, не перешагнувших ещё и рубежа тридцатилетия, — находила один за другим варианты решений для обнаруживавшихся трудностей. В разных лабораториях мира ставились точнейшие эксперименты, результаты их то вызывали к жизни новые изящнейшие теоретические построения, а то служили подтверждением иных парадоксальных идей, высказанных прежде теоретиками.
Идеи возникали одна за другой, сталкивались, противоборствовали, затем, вдруг нередко превратившись из кровных врагов в друзей и союзников, объединялись новым взглядом «по принципу дополнительности». И познание законов микромира двигалось семимильными шагами.
Правда, оптимистический финал этой «драмы идей» несколько омрачается общеизвестным фактом, что все великолепные успехи физиков нашего века до сих пор не удаётся объединить, создав до конца стройную единую физическую картину мира. Однако современный читатель, живущий в век научно-технической революции, в отношении науки настроен безусловно оптимистически — убеждён, что ей по плечу любые задачи. В разрешении многочисленных своих производственных и житейских бед, проблем, неурядиц он постоянно уповает: «Наука поможет». Поэтому и неполное благополучие в развязке настроение ему не портит. Ничего, мол, эти «высоколобые» всё могут — поднапрягутся, ну истратят там ещё несколько миллиардов на свои трудно выговариваемые приборы вроде синхрофазотрона и, глядишь, справятся.
Такое умонастроение ещё более способствует утверждению мнения, будто сюжет «драмы идей», сложившийся в познании элементарных частиц в начале века, действительно универсален.
Срабатывает здесь и ещё одно трудно поддающееся определению свойство человеческой психологии — страсть к «экономии мысли» что ли, желание постичь нечто новое как можно быстрее. Само по себе прекрасное это свойство обладает, по крайней мере, одним гигантским недостатком — оно волей или неволей рождает стремление свести все сложности мира к единой схеме.
А развитие физики начала века как раз такую схему даёт — детально разработанную, утверждённую авторитетом гениальных учёных. К тому же и с точки зрения эстетической она безупречна, что для человека, смотрящего на науку со стороны, значение имеет перностепеннейшсе. Ведь и верно: в тех сюжетах, связанных с изучением микромира, всё происходит по законам самой настоящей драмы. Точно выстраивается завязка, когда выясняется то или иное несоответствие между реальностью и прежней теорией. Сразу же появляются на сцене противоборствующие силы (идеи), объясняющие суть этого несоответствия. Их столкновение и определяет ход развития действия. Наконец, даже сам не вполне благополучный финал тоже как бы специально выдержан в духе современной драматургии. Дальнейшие судьбы героев обозначены не столь грубо и определённо, как в эпоху классицизма (когда сообщалось в последнем акте о том, кто в конце концов на ком женится, кто выйдет в начальники, а кому предстоит отправиться за свои злодеяния на каторгу), но лишь намёком, вытекающим из подтекста, однако намёком, достаточно ясно воспринимаемым (особенно учитывая читательский оптимизм), не вызывающим двусмыслиц и кривотолков.
Между тем рядом с физикой жили в ту эпоху и живут поныне другие науки. А в них научные сюжеты обретали и обретают довольно часто совсем несхожие повороты. Случайности в том нет. Ибо познание сталкивается с великим множеством разных явлений природы, и пути их изучения, как правило, определяются спецификой предмета исследования. А предмет этот бывает иной раз столь неудобен и строптив, что и поныне, скажем, не позволяет поставить необходимых учёным экспериментов. И тут любые научные приборы до какого-то момента оказываются бессильны — не могут ответить: верна ли та или иная концепция.
Одной этой особенности вполне уже достаточно, чтобы переиначить весь сюжет.
Как раз с такой «драмой идей» и предстоит познакомиться читателю этой книги. Она выйдет непохожей на описания важнейших этапов истории физики, блистательно исполненных несколькими старшими моими коллегами.
И совсем не потому, что автора, дескать, побудила на это гордыня и он решил поразить читателя новациями. Нет, роль автора в данном случае самая скромная: изложить факты и события, разбросанные в научных трудах и в популярных работах, придать им определённую последовательность, да ещё снабдить самыми необходимыми комментариями.
Однако становишься «новатором поневоле», когда эти факты выстраиваются сами собой в весьма своеобразные цепочки, отчего и комментариев требуют особых.
Словом, получается «верблюд». И тут уж ничего не поделаешь. Остаётся только просить читателя: не навязывайте ему «лошадиных мерок». Отрешитесь от «видовой предвзятости».
Итак, мы будем говорить о дрейфе материков, об идее мобилизма, ставшей сегодня, по мнению большинства учёных, доминирующей в изучении природных процессов, сформировавших нынешний лик нашей с вами родной планеты Земли.
Уважая своего читателя, почитая его достаточно осведомлённым в научной проблематике (другой читатель на книги подобного рода времени тратить не будет), я не стану подробно расписывать общепринятые истины, что проблемы столь глобального масштаба имеют огромное значение для теории, для мировоззрения, для практики: поиска полезных ископаемых, запасы которых, что также хорошо известно, постепенно истощаются.
Да и вообще, не хотелось бы мне в традициях ярмарочного зазывалы заранее расхваливать и возвышать тему, за которую взялся. Мне же самому уже одним она представляется бесспорно интересной: у человека, пытающегося понять мир, в котором живёт, и себя в этом мире, не может не вызвать любопытства, что было раньше на месте того куска суши, где находится его дом, тех морей, по которым он ходит на судне. Ему важно знать, как выглядела прежде наша третья планета Солнечной системы и какие перемены ей ещё предстоит пережить.
Наконец, последнее. Заканчивая вступительную главу, хочу — в старой доброй традиции научных трактатов — от души поблагодарить всех учёных, чьи труды и чья помощь позволили автору, не будучи
