кажется, он носил каблучки, - с вытянутым носом и ртом до ушей. Второй торчал за его сутулой спиною - длинный, носатый и лысый спереди, он выговаривал 'эль' вместо 'р'. Голос первого звучал молодо и совестливо, как у артиста Леонида Быкова. Вот и дождались - два пьяных украинских лемура приебались к нам, вместо барышень. Вероятно они были 'какие-нибудь менты', или вообще говно дружинники.
'А шо такое?' - раздраженно ответил вопросом на вопрос озлобленный без любви Азизян.
- Шо 'шо такое'?! Сяс ты увидишь 'шо такое'! - маленький Леонид Быков определенно силился обратить свое хуевое настроение в гнев и ненависть.
- Ты шо, с натули, блатной? - глухо подал голос длинный, точно глиста, его напарник.
Я недолго соображал, как избавиться от этих гадов, вдобавок они мне напомнили двух паршивых гебистов с выставки 'Жилище в США'. Они тогда не дали мне дослушать диск Тины Тернер, анаморфозные деревья-дяденьки, уродливые насаждения общественных туалетов, хуесосы... Конечно, я бы их не пощадил, но не в такой ситуации, поэтому я пизданул первое, что пришло мне на ум.
- Мой дедушка генерал КГБ, - произнес я как бы без комментариев.
- Да-да, кстати, - тотчас подтвердил мои слова Азизян. В такие минуты его голос мог звучать необычайно старообразно, как будто с вами разговаривал военспец из бывших.
Лемуры, кажется, начали бздеть, но желание повыебываться все еще преобладало над остатками колхозного здравоо смысла в их пьяных головах.
'Тока ото не надо пликливаться ледителями, мальчик', - зловеще процедил долговязый. Но жалкий Быков-Перепелица уже заткнулся. Перед нами стояли явно какие-то шестерки. Их следовало добить, хотя бы морально. Почти совсем отвернувшись от них я обратился к моим товарищам: 'Вы слышали какого рода предложение пытались сделать нам эти дяди? Все слышали? Очень хорошо. А сейчас мы сперва позвоним нашим родителям, а потом пойдем в милицию и напишем заявление, как эти пьяные питурики предлагали нам дать им в рот в День Победы, как угрожали нам физической расправой и прочее. Если вы и впрямь имеете отношение к органам, - здесь я снова к лемурам повернулся, вы тем более должныусвоить раз и навсегда, что вы пока что служите в Советском Союзе, а не в Америке, чтобы, залив сливу, подпрашивать у малолеток прямо под рестораном, у нас за такие дела больно наказывают', - я закончил свой монолог умышленно громко, на случай появления новых свидетелей.
Лемуры проворчали что-то корявое и невнятное, как это всегда делают обосранные люди, и, завернув за угол, канули бесследно.
Несмотря на стальные нотки, невесть откуда возникшие в моем голосе, когда я нагло клеветал на двух замухрышек, едва опасность миновала и мы отошли от злополучной 'Руси', я ощутил резкую усталость. Проведя дрожащей рукой по лбу, я смахнул капельки пота, выматюкался и присел на бордюр, как немецкий танкист, вылезший из подбитого танка. Я тупо уставился на ноги моих мучителей. Азизян был обут в сравнительно новые коры своего старшего брата Коршуна, на Нападающем была обувь поплоше. Многократно омолаживаемая гуталином, она перестала издавать блеск, покрылась морщинами, сделалась эластичной, его ступню в синем носке она облегала, как прямая кишка большой палец...
Уток в кабак не пускают,
Говорят им: насрите здесь.
Крякают утки, летают.
Так день их проходит весь.
Нападающий ни с того ни с сего вдруг нервно и немузыкально рассмеялся. Хорошо еще, что он не начал молиться, с ним и такое бывало. Тот, кому доводилось присутствовать при молитвах Нападающего, уже не мог воспринимать этот мир как прежде - отчаянье и отвращение створаживали его кровь, клейкой ватой забивали грудь и горло. Увидеть молящегося Нападающего было все равно, что услышать пение сирен, или стать невольным свидетелем змеиного совокупления. Когда он, вобрав словно мошеночку свой подбородок, начинал мазать ладошкой покрытый испариной лоб, сведенные плечи и волосистый сегмент груди, вы окончательно понимали, что единственный способ избежать губительного гипноза этого упыря можно только одним способом притворившись, как жук, мертвым.
Азизян, снова было заладивший свое: 'вечно, блядь, вечно', смолк, приосанился и счел своим долгом подчеркнуто прокашляться. В Азизяне никак не угасала надежда 'засадить', согласно формуле Акцента, 'бабе' сегодня ночью на диване Нападающего, под статуэткой 'Колхозница с поросятами'.
- Ты что? - спросил я у Нападающего.
- Та вспомнил насчет Насильника...
- Что ты вспомнил?
- Ну как про него Кирьян рассказывал, шо насильник на Октябрьские устроил дебош, покидал в деревянную парашу два шиньона, приемник 'Океан', а потом еще привалил их там шлакоблоком...
- А-а, - я вспомнил эту историю, потом еще, кажется, он утопил и прозрачное белье своей жены, которое ей прислала сестра Фая...
- Ну, - Нападающий был уверен, что ему удалось разрядить обстановку.
От меня не ускользнула гримаса живейшего интереса на лице Азизяна, когда я упомянул вскользь об интимных тряпках жены Насильника. Сейчас он потребует адрес захоронения. Как же, ведь прошлым летом, когда демобилизовался Миша-Казачек, наш друг, не моргнув глазом, разменял мои диски на несколько пар женских трусиков, несколько смутив этим туповатого фарцовщика Мишу. И взбесив меня.
'There's no Law beyond Do What Thou Wilt' - кажется этот завет Зверя 666 в русском переводе для Азизяна читается так: 'Сказал отдам - значит отдам'.
- Ну шо? Куда теперь пойдем? - Азизян интересовался так, будто мы ходим и пробуем в автоматах где вкуснее.
- Знаешь, Шура, - предложил Нападающий, - кабаки скоро начнут закрываться, из них начнет вываливать толпа, вот в ней мы кого-нибудь и подснимем, так что погнали обратно к 'Интуру'.
- Только низом, по трамвайной линии, - попросил я, ощупывая на груди пропитанную потом панораму Нью-Йорка. Неужели только сегодня утром я целовал над морем коричневые нипеля Светы Ибис?
Боюсь, никто из нас не смог бы ответить, как именно собирался выступить с барышней Азизян, увенчайся наша экспедиция успехом. Его тексты насчет 'взять за уши' и 'заехать в ноздрю', которыми он сопровождал разглядывание самопальной порнографии, никто не принимал всерьез. Мне кажется, Азизян был отчасти даже рад, что нам в этот вечер так не везет с девочками!
Ведь мы даже и не приблизились ни к одной из них, распутно и нервно вышагивающих медными лбами вперед, мечущихся от кабака к кабаку, останавливающих машины, неуклюже танцующих в диафанических миди из шифона. Их подмышки, покрытые трехдневной, как лицо Сержа Гинзбурга, щетиной, пахнут югославским дэзиком, а грудь и шея духами 'Сигнатюр', они разрушаю озоновый слой и не подозревают об этом, также, как и о том, что Азизян готов 'взять' любую из них 'за уши' и 'заехать' ей 'в дупло', иногда он еще добавлял 'заездом через ноздрю'.
Они пили, соблазняли и давали на Первомай, потом отходили целую неделю, и теперь снова выпивают, дают и громко пиздят пошлые шутки, оставаясь для нас, как обычно, недосягаемыми.
Быть может, их следует завоевывать, но не в будуарном смысле, закрывая глаза на изъяны, а путем 'мокрой шерсти, снега и огня', путем мочившихся в кровавые плевательницы карателей, путем 'СС' 70-х нежданно-негаданно вошедших маршем под 'That's a way (a-ha, a-ha) I like it'. Расстреливая зеркала их трюмо и сжигая гардеробы.
'Если бы я был эсэсовец, я бы мог любую бабу на хуй бросить', - так провозглашал на агитплощадке, шерудя в яйцах, 'Армянскию Каррузо' Вадюша, как пел о нем в одной из своих песен Азизян, - 2блядун наш главный'.
Мы все поем. Каждый озвучивает свое прозябание отрывками немецких маршей, репликами Фрэнки Фариана и куплетами Кости Беляева. А дядюшка Стоунз тоже не забывает про Азизяна, и поет о нем на мотив 'Я не так наивен' группы 'SLADE' вот так:
Это Ази-зя-ка! А-а, ха-а.
Партии Хуя-ка! А-а, ха-а.
И у каждого из них есть песня, которую он поет, и пляска, которую он пляшет. 1001 ночь.
Мое знакомство с Азиком состоялось, когда школу, где он учился, решили расформировать. Это случилось после того, как десятиклассник Чижевский выбросил из окна унитаз и угробил прохожего, врача из военкомата по фамилии...Кисс. Его племянник Яков жил в Чикаго и играл на бас-гитаре. Унитазы в
