врёт! Возомнил, будто никто не помнит, как было в действительности. Вязкое, томительное время. Пикник на берегу высохшего моря. Зной без влаги. Что ни сезон - несбывшиеся надежды, деревянные туалеты. Отчаяние объявлений, тщета воззваний. Кроме официальных 'Углеводы, жиры, витамины - всё это наши, советские маргарины'. Что может Гадина знать об этих временах - ему было всего тринадцать, не больше, когда они уже знали цену советской власти.
В ту эпоху, если кто-то из деятелей официальной культуры начинал фокусничать, совать нос в дела крымских татар и тому подобное, про такого говорили, что он свихнулся. 'Когда же свихнулся я?' Вероятно тогда, когда по наущению Длинного Друга отрёкся от того, что полюбил задолго до знакомства с этим вирусом. Он сыплет остротами, просвещает, а я начинаю видеть в уродливом свете. Желая понравиться, поношу интересную сложную музыку, с таким счастьем открывшуюся мне в молодости... Да я и в зрелые годы не успел разочароваться. Потом появляется Гадина и начинает внушать что, мол, музыка его, Артемьевой, молодости вовсе не серьёзные группы начала 70-х, а более ранние, сентиментальные певцы и певички. Недаром пишут, что все серийные убийцы перенесли тяжкую психическую травму до пяти лет.
При свете истины, Артемьев увидел себя в склепе, трезвого, из которого ему не позволяет выкарабкаться Гадина, свирепо скалит пасть, и давит каблуком пальцы. Прогоните его, я живой!
Водоросли снесло течением, поэтому плыть к берегу было легко. Несколько рывков - и ноги упёрлись в песок... Облака в небе образовали единое полотнище серого цвета, изредка под ним перекатывались малиновые сфероиды. Кто-то там, под покрывалом земных испарений получает ожоги, несовместимые с жизнью. Воды было уже по пояс. Тени скрывались в тени. Над обрывом стояла Гадина. Высоконогая, остроухая. В паучьих пальцах с обезображенными ногтями, Гарри-кровожэр держит что-то, похожее на икону или зеркало. Только это не икона и не зеркало, а покрытый слюдою конверт от диска. NADA.
***
Мухи, гниение, эстакады, разрыв брюха, ливень и зной... Гниение Сашке не вредит. Например, его ни капли не беспокоят многочисленные 'дупла' в зубах. Если кто-то из молодых адептов отпрашивается к зубному - Коржев, высокомерно раскосив глазные щели, заявляет - 'Уверяю вас, это вздор. Я до такой степени овладел искусством трансмутации одного в другое, что спокойно превращаю зубное гниение-путрифакцию в мощнейший эликсир здоровья'. Юный помощник, зажимая рот демону сомнения, спрашивает: 'А я так смогу?' - 'Как знать, как знать - таинственно мурлычет Крюк - Не обмануться бы'. Своей способностью повелевать гнилыми зубами Коржев, якобы, хвастал Косте Шатрову, одному из тех парней, чьё детство подпортила перестройка, а юность испоганил модный нацизм.
***
Артемьеву начинает чудиться, будто он заперт в душном пентхаузе, будто умирает он, а Крюк с милым Морисом - 'зай гезунд, кричит пират' - живы. Посреди лета надвигается чудовищно долгий полярный день. Раскалённые мышцы толкают человека, как сардельку... Нет, нет, это он, Артемьев жив, а эти двое умерли! Кое-кто просчитался! Окружение пробито. Он вырвется из плена и покажет, на что способен честный, взрослый человек. Эх, была бы мама жива... Докажет, что он - СПАСЁН!..
***
Откуда появилось и существует, пускай известное немногим, но существует же, выражение 'сабля-автомат'? Сражаются два мальчика - один худой и прыткий, другой - пополнее и задумчивей. Деревянными саблями, вернее, досками от ящика, а может, сухими ветками. Вот 'сабля' в руке толстяка от удара худого переломилась пополам. Он, недолго думая, сгибает её под прямым углом: 'Тра-та-та!' Стреляет в противника. 'Ты что, кабан?' - негодует тощий и злой. 'А это - сабля-автомат!' - заявляет находчивый кабан. 'Таких не бывает' - возражает худой, и тут толстый выпаливает целую историю про секретное оружие, на ходу сочиняя детали: 'Бывает! Мне дядя Рома рассказывал!' Худой обижается и уходит, но инфекция суеверия уже пролилась ему в мозг, он поверил. Только дети способны верить в 'саблю-автомат'. Взрослые предпочитают иные суетные идолы - женский оргазм и воскресение Лазаря. 'Дядя Рома рассказывал...' Сатана искушает раба божьего: 'Ты замечал, что жена Крюка, Тамара пахнет, как кончик деревянной зубочистки' 'Н-не-ет!' - 'Как, ты и зубочистку не нюхал?'
***
Саблю звать Артурка. У сабли были башлевитые родители. Родители их родителей славились искусством отыскивать бриллианты, предпочитали их подписным изданиям. Артурка - жемчужина рода, ему не называли стоимость многих вещей, владельцем которых он являлся в свои девять лет. Рваная чёлка, проколотое ухо и зелёные глазищи, величиной с жетон для метро. Прежде, чем отправиться в пекло, жемчужина рода нацепила кожаный жилет и золото. Теперь сабля в золоте проголодалась и шла домой. В ушах матюкались негры. Под мышкой мальчик держал дорогой мяч фирмы 'Pigskin'. Он миновал афишу - Лимора Дан и гэй-балет 'Четыре тапира' (Tapir four) с программой 'Грэнэрэ-Дрэнэрэ Бен'Горья', и заворачивает в Артемьевский подъезд
'Гитлер был прав' - уже успел расписаться маркером у Лиморы на лбу какой-то евразиат. Адреса не оставил - всё равно все герои встретятся в Валгалле. Пишите - Сруль + 2.
Сперва на четвереньках, потом, якобы отказывают ноги, на одних локтях Артемьев ползает по полу. Перед ним цель - во что бы то ни стало выбраться из пентхауза в сад... До входной двери не больше семи- восьми метров, но он сознательно петляет по паркету, в крокодильем лабиринте среди обложек. Моранди- 5... Сидит на цветущем склоне холма. Ждёт. Артемьев понимает, что главное - явиться вовремя.
Наконец он в прихожей, рука тянется к засову, пальцы нащупывают зубчатую рукоятку замка. Дверь поддаётся, и вскоре пшеничные усы падают на коврик. Вытянув шею через порог, Артемьев затихает - необходима передышка.
Едва только комната опустела, овальный поднос на табурете сразу стал выглядеть больше. Сквозняк катает по его поверхности комочки сигаретного пепла, некоторые из них, слетев вниз, продолжают перекатываться по обложкам пластинок.
Приблизительно в это же время, с последнего этажа начинает спускаться полубухой Артуркин сосед по площадке дядя Коля - навольтованный мужик. Прыгая по ступенькам, пахнущий деодорантом Артурка играет мячом. На Артемьевской площадке соседи встречаются. Дядя почти спустился, мальчик почти поднялся. Оба, в общем-то, рады встрече. Захмелевший мужчина в спортивных штанах хочет сказать сабле-барчуку что-нибудь приятное, но не знает что, и для чего-то произносит: 'А-а, паренёк! Хочешь пострелять? На-а...' И вратарским жестом разводит руки. Сабля тут же посылает мяч, который от удара в стенку над ухом дяденьки отлетает в угол и снова катится Артурке в руки. Вот дядя Коля попятился к двери Артемьева, он готовится отразить следующий удар. Это ему удаётся. Он ловит мяч и жирным хребтом прижимает отворённую дверь, не заметив, что тихо сопит у него под ногами. Что-то мешает счастливому вратарю захлопнуть её хорошенько, и тогда он соседская вольность, изо всех сил толкает дверь задом. Игроки улыбаются друг другу.
В начале было слово, и слово было 'хруст'. Некоторое время корявые снизу пальцы дяди Колиной ноги трогают какой-то круглый предмет. Потом, заметив, что мяч давно в руках Артурки, сосед неохотно опускает глаза и смотрит под ноги... Не Бог весть какой подарок тому, кто любит троицу. Двери повышенной безопасности открываются наружу.
'Болезнь меня убивает... У меня в голове сильный ревматизм, который НАБРАСЫВАЕТ тень на все предметы'
(Константин Николаевич Батюшков)
