По сей день тот смех
лихорадостный
по горам-долам
катит грозами;
по сей день красе
очарованной
от бессмертия
избавленья нет;
по сей день душе
неприкаянной
нет ни жизни,
ни погребения...
* * *
Ну, а в деревне Большие Кулики смута. Казалось бы, где уж там, а вот тебе на: шаловатая Устенька с ума съехала. Дочка-то ее Яся не захотела мириться с дурной судьбой и отравилась. Дед Корява видел из оконца, как вышла она на крылечко, попрощалась с белым светом и повалилась, и... нет ее.
Устенька в это время где-то моталась. Бабы успели и омыть Пичугу, и в саван обрядить. Тут и шалавая мать налетела. Всех повыгоняла из хаты и затворилась наедине с покойницей. И вот уж как трое суток Пичуга земле не предана. Стучали, вразумляли - не отзывается Устенька. И ни стону, ни причету... Спятила. Все верно: и для Жучки кутя родней царского дитя...
Ну вот... Люди в деревне были не такие, чтобы уж вовсе - полено с дубиною. Которые совестливые, те взмучились своей виной: угробили певунью; которые попроще устроены, те кинулись виноватого искать.
Нашли, конечно, - Серебруху Егора.
- Ишь ты, - накинулись, - летатель! Завихрил убогой головушку... Долетался, придурок самоделошный...
И взялись его костерить - кто во что горазд. Ведь попранному царю всякий каин - хозяин...
Но не нападки односелов главною мукой сказались на Серебрухе: с уходом Пичуги перед ним всею наготой открылся тот предел, об который, в падении своем, ему предстояло расшибиться. Тут и опомнился Егор. Три ночи знобило его, на четвертую встал-поднялся, пошел и стукнул в соседкино оконце.
- Тетка Устинья, - позвал. - Отвори. Дай мне рядом с Ясей помереть.
А ему, как бы ответно:
- Не-ет! Никогда...
И еще чего-то прибавилось - не разобрал. Только Серебруха и по двум словам понял, что не Устенька ему ответила - молодой голос отозвался.
Силы небесные!
Откуда взялась в нем ломовая крепость? Даже не разбегался, но дверь под его натиском располохнулась, будто на живую нитку прихваченная.
Влетел он в избу, а темнотища! Только парень и на этот раз сердцем смотрел: вконец, видно, обезумевшая Устенька дочку-то... подушкой прикинула... Пичуга ногами еще подергивает, а голоса уже не подает...
Тем временем дома дед Корява Егора хватился. Сообразил, куда тот мог ночью отправиться. Соседей поднял, свехнутые-то они ой как могутны. Однако Серебруха сам управился - спеленал Устеньку. Когда подмога подоспела, уж он с Ясею на руках из хаты вышел. И сразу вокруг них поднялся тихий галдеж:
- Видать, не дотравилась, бедолага...
- Вот спасибо-то Устеньке: не то похоронили бы девку живьем...
Доставил Егор Пичугу в свой двор. Ночь лунная, теплая. В избу не понес - на недосланное сено во дворе опустил. Только теперь всеми обратилось внимание на то, что поверх савана рдеет на ней алая хламида.
- Устенька, видно, донюшку свою обрядила, - решилось людьми и ими же отозвалось. - Душа-то, хоть и шалавая, а все материнская...
Пичуга на тех словах глаза отворила. Увидела народ - села порывисто. На Егоре взор остановила.
- Где Северга?! - спросила.
Серебруха не понял.
- Кто?
- Не мать она мне! Ведьма!
Сразу-то народ не сумел толком принять ее слова, а все головы в сторону Устенькиной хаты поворотили.
Ну, а ведьма и есть ведьма: она уже умудрилась выпутаться из Егоровых тенет...
Не больно-то прытко бегала Северга, но до веретьи успела первой доскакать. Там она впрыгнула в Егоровы крылатки и... ожили они под владычицей! Развернулись крылатки, на ловцов двинулись. Те - врассыпную, а ведьма в хохот... Одна только Яся не растерялась. Сорвала с себя накидку, махнула ею...
До-олго помнили большекуликинцы, каким ярым огнем полыхнула алая накрыва: Серебрухины крылатки под облака поднялись, готовы были за тайгою скрыться, а пламя над ними все веселилось. Когда же зарево погасло в далеком далеке, на оторопевших людей прямо-таки с неба опустился злой шепот:
- Я еще вернусь!
Легко было понять, кому грозила владычица. Все посмотрели на Ясю. Только вместо Пичуги увидел народ такую ли раскрасавицу, какой и придумать нельзя...
* * *
Жить в Больших Куликах молодые не остались - отселились в тайгу, за Шумаркову слоть. Пичуга, вишь ли, боялась, как бы Северга угрозы своей ни поторопилась исполнить, да ни досталось бы через нее и всей деревне.
Старые люди сказывали, что от Егоровой с Пичугою любви со временем целый народ образовался, который таежники за красоту чудью прозвали. Позднее эта самая чудь, испугавшись якобы нашествия Ермака Тимофеича, ушла под землю да и погребла себя заживо. Но ежели подумать, то и так рассудить можно: Ермак тут ни при чем. Северга ее спугнула. Шибко верила та чудь в Алатырь-камень, вот и ушла через него в неведомую жизнь.
Октябрь, 1990 г.
