к другу слишком замысловато.
Вчера мы весь день занимались устранением поломок, которые возникли в нашем оборудовании и вооружении в результате этого последнего марша.
Но зато у нас выдался спокойный вечер. Мы стояли перед своей землянкой, как крестьянин у ворот своего двора, пока дождь не загнал нас внутрь. Здесь, в нашем углу, все еще спокойно, но фланг, немного южнее, время от времени подвергается некоторому обстрелу из тяжелых орудий. Русские используют для этого дальнобойные пушки. Засунув руки в карманы, вы обозреваете все это, совсем как крестьянин смотрит на свою картошку и говорит тоном знатока: 'Поспевает совсем неплохо'.
Во всем этом нет ничего героического. Не следует употреблять это слово в несвойственном ему значении. Мы не герои. Еще вопрос, храбры ли мы? Мы делаем то, что нам велят. Может быть, бывают моменты, когда колеблешься. Но все равно идешь и идешь 'непоколебимо'. Это значит, что ты не подаешь виду. Храбрость ли это? Я бы так не сказал.
Это не более того, что вы могли бы ожидать; вы просто не должны проявлять страх или, что еще важнее, не должны быть охвачены им. В конце концов, не существует ситуации, с которой не смог бы справиться ясный, спокойный разум.
Опасность велика лишь настолько, насколько это позволяет ей паше воображение. А поскольку мысль об опасности и ее последствиях делает вас лишь неуверенными в себе, для самосохранения принципиально важно не позволять воображению одержать верх.
Целыми днями подряд, а нередко и неделями ни единая пуля или осколок снаряда не пролетает настолько близко от нас, чтобы мы слышали их свист. В такое время мы мирно жарим картошку, и даже в дождь (который как раз барабанит сейчас по нашей крыше) огонь не гаснет. Но даже когда свист раздается довольно близко, расстояние между летящими пулями и снарядами и нами еще достаточно велико. Как я говорил, нужно только оставаться спокойным и быть начеку.
Отец понимал это очень хорошо. Я всегда счастлив, когда читаю его письма, и они согревают мое сердце от ощущения, что он понимает все это в силу своего собственного боевого опыта.
Это ведь совсем не так уж скверно, а, отец?
Конечно, нам приходится противостоять различным видам оружия, по и у нас самих самое различное вооружение. Танк может быть неуклюжим, действуя против вас, если у вас есть противотанковое ружье. Но в самом худшем случае вы всегда можете нырнуть в укрытие и позволить ему пройти мимо. И даже такой монстр отнюдь не неуязвим для одного человека - при условии, что нападаете на него сзади. Вот такой поступок, совершенный по доброй воле, я бы и назвал храбрым.
В целом война не изменилась. Артиллерия и пехота все еще преобладают на поле сражения. Возрастающая боевая мощь пехоты - ее автоматическое оружие, минометы и все остальное - не так уж плоха, как полагают. Но приходится признать самый существенный факт - перед вами жизнь другого человека. Это война. Это торговля. И это не так трудно.
И опять же, так как оружие автоматическое, большинство солдат не осознают все значение этого: вы убиваете людей на расстоянии, и убиваете тех, кого не знаете и никогда не видели. Ситуация, в которой солдату противостоит солдат, в которой вы можете себе сказать: 'Этот - мой!' - и открываете огонь, может быть, более обычна для этой кампании, чем для предыдущей. Но она возникает не так часто.
22 сентября 1941 года. Между восемью и девятью вечера. Мы сидим в землянке. Так жарко, что я разделся до пояса. Пламя нашего огня так высоко и ярко, что дает слишком сильный жар. Это наш единственный источник света.
Мы все сидим на скамье, на коленях у нас блокноты, с нежностью думаем о доме - Гейнц о своей жене, ожидающей ребенка, я - о вас, дорогие родители и друзья. Мы хотим, чтобы вы знали, что у нас все прекрасно на самом деле и, говоря совершенно искренне, в какие-то моменты мы счастливы совершенно, потому что знаем, что при сложившихся обстоятельствах лучше не может быть.
Все это сделано нашими руками - скамейка, кровати, очаг; и дрова, которые мы заготовили из обломков обрушившейся крыши и принесли сюда, чтобы подбрасывать в огонь. Мы принесли воды, накопали картошки, накрошили лука и повесили над огнем котелки. Есть сигареты, полевая кухня варит кофе, а лейтенант дал нам это оставшееся время на перерыв. Мы собрались все вместе в одной дружной компании и устроили маленький праздник.
Гейнц сидит у огня, я слушаю музыку по радио. Он также скинул свою последнюю одежду. Он потеет, как поджариваемый на сковороде, и мы усмехаемся друг другу, отрываясь от письма, или смотрим на огонь, или тянемся за своими кружками. Какое нам дело до того, идет ли дождь или раздаются взрывы снаружи, если стреляют из 150-миллиметровых или 200-миллиметровых орудий?! Нам тепло, уютно, безопасно настолько, насколько это возможно; и вряд ли кто-нибудь вытащит нас отсюда. На Восточном фронте все спокойно. Операции идут по плану. Пусть себе идут, старина, мы за ними не последуем, во всяком случае, не сегодня...
Когда я поднялся утром, повсюду был иней. Я обнаружил толстый кусок льда в мешках для воды. Зима уже не за горами.
Последний день сентября. Настроение тоскливое. Еще тягостнее становится при звуках игры на струнном инструменте. Танцуют языки яркого пламени. Мы развесили наши наушники где попало - на торчащих корнях, винтовочных прицелах. Скрипки звучат повсюду.
Трубы дымят во всех землянках. Это прямо целая деревня, наполнившая дымом маленькую долину. С каждой стороны землянки сделан наклонный срез. Вы входите в нее на уровне поверхности земли, а между двумя рядами землянок есть расстояние на ширину узкой улочки. Там можно поставить одну транспортную единицу, и, как правило, это наш фуражный фургон - лошадка и повозка. Когда он прибывает, все вылезают из своих щелей, 'деревня' приходит в движение. В течение дня не то чтобы всегда спокойно, потому что ребята рубят дрова и таскают воду или возвращаются из походов за провизией на картофельное поле. Не бывает тишины и по вечерам, когда они устраивают перекуры и беседы, или разносят последние известия из землянки в землянку, или теснятся вокруг того, кто пришел с последними новостями.
Каковы бы ни были новости, мы собираемся вместе, как кусочки мозаики. Кто-то видел танки, желтые, предназначавшиеся для действий в Африке. Теперь они повернули сюда. Кто-то еще видел штурмовые орудия. И кто-то из газометчиков пришел по ошибке. Все виды специального оружия - в большом множестве - орудия всех калибров; все они сосредоточились в этом секторе. Оно накапливается с суровой неизбежностью, как грозовые тучи. Это - меч над тишиной - вздох для нанесения удара, который может оказаться мощнее, чем любой из тех, что нам приходилось видеть до сих пор.
Мы не знаем, когда он будет наноситься. Мы только чувствуем, что покров над тишиной становится все тоньше, атмосфера накаляется, приближается час, когда понадобится лишь слово для того, чтобы извергнуть ад, когда вся эта сконцентрированная сила вырвется вперед, когда перед нами вновь появится огневой вал - и мне опять придется следовать за пулеметами. В любом случае, именно здесь нам придется 'разбить орех', и это будет настоящий 'орех'.
22.00. Новости на каждой волне. Я выключил радио, чтобы посмотреть на минутку на огонь, наблюдая вечно завораживающую игру пламени. Двое моих товарищей заснули под музыку. Очень тихо, только теплится огонь, а я взял уголек, чтобы зажечь одну из своих сигарет 'Галльские', доставленных сегодня из Парижа. Ребята попросили у меня одну. 'Наконец-то сигарета, в которой есть табак', - заметил один из них. А другой сказал: 'Они напоминают о Франции'.
Франция... Как давно это было и как прекрасно. Как же отличаются эти две страны, эти две войны! А между ними лежит промежуточная страна, к которой мы надеемся однажды вернуться. Достаточно ли с меня? Нет. Чему быть, того не миновать. Нам нужно приналечь со всей нашей энергией.
Может быть, потом у нас будет несколько недель отдыха. Нам нужен не такой вид отдыха, как сейчас. Все в порядке до тех пор, пока ты просто солдат, привыкший к минимальным потребностям, таким, как еда и сон. Но есть и другая часть нас, те, кто просыпается по ночам и делает нас беспомощными всех нас, не только меня.
6.00. Я выпрыгиваю из землянки. Тут танки! Гиганты медленно ползут на врага. И самолеты. Одна эскадрилья за другой, сбрасывая бомбы по пути. Группа армий 'Центр' начала наступление.
6.10. Первый залп реактивных минометов. Черт подери, на это стоит посмотреть; ракеты оставляют за собой черный хвост, грязное облако, которое медленно уходит. Второй залп! Черно-красный огонь, затем снаряд вырывается из конического снопа дыма. Его ясно видно, как только сгорает ракета: этот снаряд
