мешало своевременно передавать необходимые распоряжения, уточнять обстановку на отдельных участках. Однако, несмотря на это, заставы готовы были встретить врага во всеоружии. Расчеты станковых пулеметов заняли блиндажи. Стрелки и ручные пулеметчики изготовились к бою в траншеях. Боезапас из складов перенесли в оборонительные районы. Начальники застав находились на командных пунктах. Все было готово к отпору врага.
Весть о начале войны застала меня дома. Когда появился Скляр и, тряхнув меня за плечо, сказал: 'Кажется, началось', я понял, что случилось что-то серьезное. Обычно я не надевал клинок, стоявший в углу комнаты. На этот раз и его прихватил с собой. Связисты уже опробовали телефон на командном пункте в подвале заставы. Пулеметчики и стрелки заняли траншеи. В пять утра позвонил капитан Щербаков. Комендант распорядился вскрыть секретный пакет, стянуть с границы наряды, направить в отряд для эвакуации жену младшего политрука Скляра. Я доложил, что застава заняла оборонительный район, но противника не видно.
- На других участках такая же картина, - заметил комендант, - но это ничего не значит, будьте готовы к отпору, об изменениях в обстановке докладывайте немедленно.
Сразу после разговора я вскрыл засургученный печатями конверт и нашел в нем документ, в котором излагалось, что следовало делать на случай начала войны. Заставе, в частности, предписывалось трое суток удерживать государственную границу, затем с подходом частей Красной Армии отойти в глубь нашей территории к городу Стрый. Познакомив с содержимым пакета политрука Скляра, я сказал:
- Ну, Максим, начнем выполнять, что нам предписано.
И открыв сейф, где хранились документы, заранее собранные в небольшие брезентовые мешки, и лежали бутылки с бензином, приказал старшине Вершинину, пограничникам Хретинину и Вьюгову вынести документы во двор и сложить в железную бочку, что стояла между заставой и конюшней. Затем Вьюгов облил мешки бензином, я зажег спичку и бросил в бочку.
- Вот и нет больше никаких кондуитов, - заметил Хретинин, как показалось мне, с сожалением.
- Да, новая жизнь начинается, - неопределенно протянул Вьюгов.
Я прервал разговор, обратившись к Вершинину:
- Готовьте подводы, старшина. Все имущество застазы отправьте в комендатуру.
Потом, еще раз взглянув на полыхавший в бочке костер, повернулся к Скляру.
- Собирай Альбертину, поедет с обозом.
Но уезжать молодая женщина не хотела. Она убеждала нас оставить ее на заставе санитаркой. Пришлось доказывать, что приказ есть приказ. Наконец Альбертина села на одну из подвод.
Помню, я сказал:
- Скоро мы опять встретимся, это будет продолжаться недолго.
Она заплакала.
- А если скоро не кончится?
Как могли, мы успокоили Альбертину. Нам и в самом деле казалось, что наступление немцев у Перемышля и Владимир-Волынского быстро приостановят, повторится Хасан или Халхин-Гол и враг будет изгнан не только с нашей земли, но и с оккупированных им территорий. С надеждой на скорую встречу мы и расстались.
В полдень стало известно о выступлении по радио заместителя Председателя Совета Народных Комиссаров и народного комиссара иностранных дел В. М. Молотова. Оставив в окопах дежурных пулеметчиков, я собрал пограничников на митинг. Первым выступил Толчинский. Невысокий, ладно скроенный политрук, успевший за эти дни понравиться пограничникам своей общительностью и жизнерадостностью, говорил с подъемом:
- Поклянемся же, товарищи, что мы не посрамим пограничной чести и ни на шаг не отступим от границы. А если потребуется, отдадим жизнь за нашу советскую землю!
Потом выступали другие. Бойцы давали клятву не отступить, тут же писали записки о верности Родине и вкладывали их в медальоны. Старшина заставы Михаил Вершинин зачитал заявления о приеме в партию. Их написали сержант Иван Беляев, пограничники Георгий Лючев, Геннадий Вьюгов. Их примеру последовало около двадцати человек. 22 июня дважды на заставе проходило партийное собрание с одинаковой повесткой дня - прием в партию. Последующие события, однако, не позволили партийной комиссии при политотделе отряда рассмотреть поданные в день начала войны заявления. Многие из бойцов героически погибли, так и не получив партийных билетов.
Я часто думаю о том, как высок был боевой дух пограничников. И не только тех, кто уже прослужил на границе значительный срок и познал нашу тревожную службу, неоднократно вступал в схватки с нарушителями государственной границы, но и молодых пограничников, по сути, еще вчерашних школьников, рабочих, колхозников. Им было немногим более восемнадцати лет, э на границе они прослужили всего несколько месяцев. Однако все были полны решимости вступить в бой с врагом, какими бы силами тот не располагал. Каждый из бойцов сознавал, что за его спиной колхозные поля, заводы, города и села любимой Родины.
Прошло совсем немного времени, как застава была поднята по боевой тревоге и пограничники узнали о начале войны, а как изменились они. Посуровели лица молодых пограничников Василия Белина, Петра Елисеева, Аркадия Крюкова, Василия Хренова, Геннадия Будько и многих других. Они только что пришли с охраны границы. Но никто из них и словом не обмолвился об усталости. Куда девалась их мальчишеская робость, застенчивость, неуверенность в себе. Главное чувство, которое овладело всеми бойцами заставы, - ответственность за судьбу Родины.
Уже после войны нашлись документы, свидетельствовавшие о том, как вступали в бой и встречали врага пограничники соседних с нами отрядов. Вот что писал в донесении начальник штаба 93-го погранотряда (наш правофланговый сосед) майор Целиков: 'С 22 по 26 июня 1941 года отряд продолжал охранять и оборонять 177-километровый участок границы. Противник на охраняемом участке активных боевых действий не проявлял. В ночь на 27 июня по приказу отряд отошел от границы, так как противник на участке 92-го пограничного отряда глубоко вклинился на нашу территорию. Впоследствии, прикрывая отход 72-й стрелковой дивизии, отряд вел тяжелые бои. Вторая пограничная комендатура при поддержке полковой артиллерии в районе местечка Устрики-Дальние отбила атаку 15 танков противника и обеспечила отход дивизии на следующий оборонительный рубеж к старой границе'.
Обстановка на участке нашего левофлангового соседа - 95-го пограничного отряда: 'С 22 по 26 июня на участке отряда спокойно. Наблюдаются полеты отдельных разведывательных самолетов противника. 23 июня начальник поста Ипатов задержал в районе села Горчотки четырех немецких офицеров, сброшенных на парашютах, с самолета.
2 июля 1941 года все подразделения отряда вошли в оперативное подчинение командования 12-й армии и, взаимодействуя с частями 44-й горнострелковой дивизии, отходят к старой границе'.
К вечеру 26 июня по приказу командира 13-го стрелкового корпуса генерал-майора Н. К. Кириллова и наш 94-й погранотряд, так и не войдя в соприкосновение с противником, стал отходить от границы. К исходу 27 июня отряд сосредоточился на рубеже реки Стрый у станции Синевудско-Верхнее.
Не получили приказа об отходе лишь две заставы, наша, десятая, и соседняя, девятая - застава лейтенанта Титова. Скорее всего, это случилось из-за неисправности линии связи. 24 июня мы в последний раз говорили с другим соседом - начальником одиннадцатой заставы лейтенантом Аникиным.
- Как дела, дружище? - спросил я Петра.
- Пока все в порядке, - отозвался Аникин, - тихо. Не знаешь, как у Титова?
- И у него все в порядке, да там вряд ли пойдут - нет перевала...
На этом разговор прервался, трубка замолкла. Попробовали вызвать почтовое отделение в селе Маткове, но сигнал по линии не проходил. Утром следующего дня на заставе появились Валентина Ковалева и Клавдия Яковенко. Девушки рассказали, что ночью в Маткове побывала группа вооруженных людей и повредила на почте коммутатор. Учительницы просили оставить их на заставе. Ковалевой и Яковенко выдали санитарные сумки. Толчинский, Скляр и я собрались на совет. После долгих раздумий было решено выслать конную разведку на соседние заставы - к Аникину и Титову. Но тут отозвался Титов.
- Я включился в вашу сторожевую линию, - сказал Титов. - Не знаешь, почему молчит комендатура? Что слышно от Аникина?
Я сказал о последнем разговоре с Аникиным, о том, что случилось в Маткове, и мы договорились время от времени звонить друг другу. Вскоре вернулись разведчики из села Климец от Аникина. Они сообщили, что здание заставы покинуто, повсюду видны следы поспешного отхода. Что бы это могло значить? Мы ломали голову, но не могли прийти ни к какому выводу.
Оказавшись словно на необитаемом острове, мы ничего не знали о дальнейшем ходе войны, о том, как складывалась обстановка на нашем участке границы. Почему не подходят к границе части Красной Армии? Почему не дает знать о себе комендатура?
Штаб комендатуры упрямо молчал. Мы терялись в догадках, продолжая охранять границу, которую уже стеречь не было никакого смысла: государственный рубеж был оголен на сотни километров.
Почти обычная жизнь шла у нас, только занятия не проводились да пограничники не собирались вечерами в Ленинской комнате. Зато Скляр, Толчинский, коммунисты Шляхтин, Вьюгов и братья Хретинины все время были среди людей. Они вели с пограничниками беседы, рассказывали о гражданской войне, об эпизодах из боевой жизни пограничных войск, а порой просто читали книгу Н. Островского 'Как закалялась сталь'. Мы были уверены в бойцах, знали, что, если придется принять бой, они не дрогнут, будут драться с врагом не щадя жизни.
Наконец, на третий день было решено послать в комендатуру конную группу. Она вернулась 28 июня, с трудом прорвавшись сквозь многочисленные засады банд.
