Долго вертел он флягу в лапах, бросал, пробовал на зуб, снова бросал, топал по ней. Фляга измялась, потеряла форму, но по-прежнему призывно булькала. И тут медведю повезло. Зубами он ухватил пробку, она отскочила, из горлышка потекло. И пока он разобрал, как горька эта вода, большой глоток покатился в желудок.
Испугавшись, Лобик отбросил фляжку. А во рту у него все горело, огненная жидкость разлилась внутри. Медведь не мог закрыть пасть, ошалело вертел головой, рычал и в великой горести своей так поддал лапой почти пустую флягу, что она отлетела шагов за десять.
Огонь внутри стал тише, пламень в пасти утихал. Но теперь Лобик почувствовал какое-то неистовство. Он поднялся на дыбы и пошел по камням, спотыкаясь и пошатываясь. Лобик ломал кусты, хватал пастью стволы деревьев, хрипло ревел, лесные жители терялись в догадках, чей это голос раздается ранним утром в березовом мелколесье.
Скатившись почти кубарем с высотки, оглушенный спиртом, медведь набрел на ручей и жадно стал пить холодную воду. Сделалось легче, голова на несколько минут просветлела. Оторвавшись от воды, Лобик более осмысленно посмотрел вокруг. Но приятное состояние держалось всего несколько минут.
Спирт, так коварно отравивший его, разбавился и с новой силой опьянил зверя. Лобик едва сумел кое- как вылезти из ручья. Качаясь, прошел он мокрым вереском от силы два десятка метров, в голове у него помутилось; медведь упал и, неловко завалясь на бок, уснул тяжелым, мрачным сном невоздержанного пропойцы.
Мимо прошла лиса. Посмотрела издали - уж не дохлый ли? Подошла ближе, еще ближе и вдруг одним прыжком очутилась метрах в семи от медведя: совершенно невероятный запах исходил от него.
Лобик спал долго. Постепенно сознание его приходило в норму, он задышал ровней, повернулся удобнее и, наконец, открыл глаза. Чувствовал себя больным. Но мир вокруг него выглядел устойчиво и реально, не как вчера. Мутным взором окинул он лес, камни, поднялся и зашагал к спасительному ручью. Воды выпил на этот раз страшно много. Залез в ручей по брюхо, холод взбодрил его, и от ручья Лобик пошел уже спокойней.
На ходу перехватил какой-то травки, пожевал листьев спиреи - не потому, что проголодался, а скорее по внутренней потребности - и через час-другой почувствовал, что болезненная расслабленность проходит, силы возвращаются и все становится на свое место.
К банкам, валяющимся среди камней, его не тянуло.
Глава восьмая
ВСТРЕЧИ В ПЕЩЕРЕ И ВОКРУГ НЕЕ
1
Люди почем зря ругали затянувшуюся дождливую погоду, хмурились, вглядываясь в тусклое небо. Бывает же такое: то не допросишься дождя, а то деваться от него некуда.
А между тем этот дождь скорее, чем солнце, размесил, а потом и превратил в воду почти весь снег на субальпийских лугах. Бурые и рыжие холмы оголились во всей своей зимней неприглядности: старая, войлоком сбившаяся трава, прошитая во всех направлениях мышиными ходами, убитые морозом еще осенью толстые стебли лопухов, борщевиков и цицербита. В ложбинах, где снег вытаял в последнюю очередь, черными пятнами лежали усталые кусты рододендрона.
Луга были пустынны. Только истинные верхолазы, кавказские туры, не покидали своих родных скал и, пока не потеплело, довольствовались малым: сухой прошлогодней травой и однолетними веточками березовых кустов.
Снег расстаял и около высокогорного приюта, где хозяйничал Александр Сергеевич. Старому человеку удалось поставить на ноги искореженные, смятые снегом полукруглые домики. Они поднялись уже не такими красивыми, но все-таки могли дать приют усталому племени туристов.
Закончив ремонтные дела, Александр Сергеевич решил сходить на свой старый приют 'Прохладный'. Поскольку снег на субальпике сошел, он посчитал возможным сделать ходку напрямик, минуя известные тропы, по одному из тех маршрутов, которые знал он да еще пяток лесников. Ночевку предполагал устроить где-нибудь около Джемарука. Там недавно поставили балаган.
Сергеич окинул взглядом свой 'филиал', укрепил за плечами рюкзак, за поясом - топор и спозаранку пошел точно на восток, стараясь не очень отходить от размоченных лугов, чтобы не попасть в какое-нибудь непроходимое ущелье. Туман мешал ориентироваться. Когда между приютом и путником пролегло километра два, опять пошел сильный дождь.
Сергеич оглядел свой промокший плащ, плюнул в сердцах и повернул назад.
Следов раскисшие луга не оставляли. Александр Сергеевич шел больше по наитию, чем по приметам, потому какие же приметы, если перед тобой стоит серая шумящая стена дождя. Прошел час, другой, а вокруг не оказалось ничего похожего на только что оставленный приют.
Заблудился, в общем.
Начал забирать левей, куда полого спускался луг. Даже шаг ускорил, считая, что вот сейчас в пихтарник войдет и отдохнет у огня. Но вдруг оказался на краю пропасти, глубину которой определить не мог. Буркнув что-то сердитое в адрес 'дурня', которому, само собой, в такую погоду 'только на печи лежать', Сергеич тронулся вдоль обрыва и скоро опять очутился перед ущельем. Пошел было вправо, по краю ущелья, попал в непролазные кустарники; они повели его вниз, вниз, и тут перед ним выросла высоченная стена из мрачного мокрого камня.
Под стеной торчали небольшие искривленные буковые деревца, темнел кустарник. Измученный человек принял решение идти вдоль обрыва, высматривая пещеру или хоть углубление, куда не заливает дождь. По пути Сергеич срубил и взвалил на плечо сухостойное деревцо: а то ведь будет ли оно там, где удобно ладить огонь, еще неизвестно. К счастью, вскоре на высоте не более трех метров обнаружилась выступающая плита, а над ней черный зев углубления.
Увидел даже не вход, а просто щель между двумя разошедшимися, стоящими вертикально плитами. Откинул прилепившийся к камню самшит и смело полез в эту щель.
Два метра узкого прохода, а дальше широко и никакого движения воздуха, тепло. Значит, не проходная пещера.
Александр Сергеевич сбросил рюкзак, плащ, порубил свою жердь, и вскоре приятный дымок потянулся из расщелины, свидетельствуя о том, что пещера не маленькая и тяга в ней все-таки есть.
Первый час ему было недосуг наблюдать за окружающей тьмой. Он сушился. Потом с удовольствием натянул на себя теплую, дымом пахнущую одежду, повесил вниз голенищами сапоги и сел на камешек в одних жарких, жениной вязки, шерстяных носках, наклонившись над экономным костром. Отлично устроился.
День клонился к вечеру; дождик то лил как из ведра, то едва моросил, конца ему не было, и Александр Сергеевич понял, что придется заночевать в этом, судьбой уготованном месте.
Уже в сумерках выглянул: нет дождя. Небо поднялось, вдали развиднелось, показалась белая шапка горы.
- Ну-ка, поглядим, куда это мы попали... - с такими словами он вышел на каменный порожек и приложил бинокль к глазам.
Зубчатый хребет возник на фоне темнеющего неба, и он тотчас угадал в нем знакомый отрог, видный также и от балаганов, но под другим углом зрения. И еще одинокая горушка, похожая на островерхий шатер, попалась на глаза. Если рядом такие знакомые горы, то где-то близко и приют. Теперь бы подняться повыше.
Александр Сергеевич вскинул голову и придержал шапку. Стена над пещерой при ближайшем рассмотрении выглядела менее крутой.
- А, была не была! - И, поплевав на ладони, полез наверх, не оглядываясь, чтобы не пугаться высоты.
Вылез наконец; метров тридцать всего и было над пещерой. А вылезши, широко заулыбался. Ну конечно!..
Меньше чем в километре чернел старый балаган. Путь к нему слегка подымался. Еще дальше стоял грузный, как старинный комод, голобокий Эштен. Двадцать минут - и он дома. Только вот вещи захватит в пещере.
Но, глянув вниз, Александр Сергеевич понял: спускаться к пещере куда труднее и опаснее, чем подыматься, хотя расстояние тут измерялось только десятками метров. Когда подымался, назад не глядел. А
