задумавший 'окончательно преобразовать' и 'логически упорядочить' весь окружающий мир.
Задолго до того, как большевики решили дать окончательный бой природной и социальной ('мелкобуржуазной') стихии и насадить практику всеохватного планирования и регулирования, деятели раннего европейского модерна создали деспотию планирующего, регулирующего и упорядочивающего разума, представленного такими новыми социальными институтами, как работный дом, народный госпиталь и система 'методической педагогики'. Как оказалось, марксова критика капиталистической эксплуатации не учитывает главного закабаления человеческого духа и психики системой тотально-репрессивной рационализации. Маркс говорил о господстве мертвого, овеществленного труда над живым, воплощенном в капитализированных средствах производства. Но для него эта система эксплуатации сводилась к классовым отношениям труда и капитала и ограничивалась рабочим временем пролетария.
Фуко увидел здесь гораздо большее - систему внутреннего геноцида, направленную против прав самой жизни, против ее автономии и самоценности. Репрессивный разум - источник тотальной рационализации - берет на подозрение все спонтанные проявление жизни; все то, что не находится под знаком функции, не подчинено 'рациональному проекту', подлежит безжалостному выкорчевыванию. В отличие от традиционалистских видов репрессии, направленной против врагов, рационалистическая репрессия направлена против всего того, что живет само по себе, вне генерального плана и рационально организованной функции. Средневековая культура терпела всякого рода скитальцев, странников, нищих, равно как и неутилитарных созерцателей и мечтателей, уединяющихся в монастырских или университетских кельях. Новая система тотальной выбраковки негодного человеческого материала, возникшая в XVIII веке, стала тестировать людей на рациональную пригодность.
'Слоняющихся' (а число их в эпоху огораживаний исчислялось сотнями тысяч) поглощала своеобразная система концентрационных трудовых лагерей ('работных домов'). Всякий переизбыток стихийного природного начала в людях стал рассматриваться как вызов системе рационального упорядочения и планирования. Сколько душ, самой природой предназначенных быть воплотителями ее вольных стихий, навсегда поглотила эта машина европейского Гулага, не знающая снисхождения. Центральной технической идеей, лежащей в основании этой машины, была идея паноптикума - тотальной поднадзорности заключенных и вообще - опекаемых. Первоначально воплотившись в проекте тюрьмы, где заключенные живут в пространстве, полностью открытом для надзора со стороны центрального наблюдательного пункта, она впоследствии легла в основу других социальных институтов. Школы, казармы и больницы, системы классификации, аттестации и контроля за качеством поведения, персональные досье, включающие основные моменты жизни, - все это реализовывало программу всеохватывающего мониторинга, совершенно не ведомую традиционным обществам.
Как ни скандально выглядит идея тюрьмы-паноптикума, отнимающей само понятие интимности, она полностью воспроизводится в современных технократических проектах рациональной организации труда и управления. Пребывание рабочего персонала под стеклом, на виду у администратора, вездесущий временной конвейер, исключающий любые уклонения человеческой спонтанности, система компьютерных досье, навечно сохраняющих в своей памяти малейшие отклонения и проступки, - все это ни что иное как проявления рационализирующего тоталитаризма - 'дисциплиторной власти' (Фуко), заменившей старую ленивую, с прорехами и паузами, традиционную власть.
Система дисциплинарной власти закономерно порождает не только 'гулаги', но и 'психушки' - институт выбраковки людей с чуждым этой системе менталитетом.
Само понятие 'менталитет' носит отчетливо выраженную дисциплинарную коннотацию. Культурные антропологи могут сколько угодно заблуждаться на сей счет, связывая его с инокультурными феноменами, относящимися к области археологии и этнографии. На самом деле менталитет - мобилизованное понятие, находящееся на службе у системы, занятой выбраковкой плохо функционирующего, своевольного и экзотического 'человеческого материала'. Комиссары современного либерализма отнюдь не менее бдительны в отношении проявлений 'чуждого менталитета', чем в свое время - большевистские комиссары. И те и другие - проводники деспотического проекта тотальной рационализации, модернизации и утилизации человечества.
Поэтому либеральный миф о 'восточном тоталитаризме' носит все признаки психоаналитического вытеснения и проекции.
Иными словами, свои собственные тоталитарные импульсы, связанные с проектом всеобщей рационализации, западная культура, под влиянием цензуры демократического 'сверх-я', вытесняет из сознания, проецирует на другие культуры и уже в качестве чужого зла подвергает незадному бичеванию. Идеология либерализма (в особенности в современном американском варианте) и воплощает эти процедуры вытеснения и проекции 'на другого'. Сегодня эта идеология олицетворение догматического, внутренне недобросовестного сознания, прячущего от себя свои комплексы. Что же касается европейского критического интеллектуализма, представленного, в частности, французским постструктурализмом, то он выполняет роль коллективного психоаналитика Запада, высвечивающего комплексы этой цивилизации и доводящего их до ее самосознания, минуя рогатки психоаналитической (равно как и идеологической) цензуры.
Сколько бы наши доморощенные либералы не изучали 'либеральный опыт' Америки, он не поможет им понять подлинные основы Запада и закономерности его эволюции. Дело в том, что в лице американской идеологии они имеют дело с продуктами психоаналитической рационализации - вытеснением внутренних комплексов вины и неполноценности и созданием успокаивающих внутреннюю либеральную цензуру благонамеренных мифов. Никто с таким ожесточением не доказывают свою непогрешимость, как мучимые комплексами грешники, подсовывающие цензуре собственных 'сверх-я'-образцы благопристойного рукоделия. Я уже не говорю о преднамеренной пропагандистской лжи, предназначаемой на экспорт, в страны, подлежащие американской экономической и идеологической колонизации.
Тот, кто хочет уяснить для себя, чем в самом деле является Запад, должен воспринимать информацию, предназначаемую им для внутреннего пользования - критического интеллектуального самосознания. Последним словом этого самосознания и является французский постструктурализм, примиряющий к новейшим историческим реалиям, равно как и к истории западного модерна в целом, парадигму Ф. Соссюра.
ЛОГИКА ГЛОБАЛИЗАЦИИ В ПАРАДИГМЕ Ф. СОССЮРА
Начиная с немецкой классической философии европейская мысль видит главное зло в отчуждении. Отчуждение трактуется, в традициях классического идеализма, как потеря духом самого себя в косной материи. Начиная с Платона идеализм утверждает суверенитет идеи, которая порождает свои отражения материальные вещи. Но в тех случаях, когда материальная вещь больше не поддается духу, получает статус неуправляемой вещи, говорят об отчуждении.
Отчуждение может выступать в двух разных формах: природного бытия, еще не просветленного и не преобразованного в соответствии с нашими замыслами и являющегося для них границей и преградой; и рукотворного бытия - феноменов, почему-то вырвавшихся из границ нашей воли и заново кладущих предел нашей суверенной субъективности. Характерно при этом то, что второй тип косного бытия, вызванный к жизни нами самими и вдруг начавший вести себя не по-сыновьи, представляет для человека значительно более серьезную проблему, чем еще остающаяся девственной природная материя. В этом смысле как-то подтверждается парадигма христианской духовности: грех, добровольно совершенный нами, значительно более тяжек, чем вынужденное внешними силами или совершенное по неведению прегрешение.
Итак, классическая форма отчуждения, спровоцировавшая тираноборческие традиции социализма, марксизма, а отчасти и либерализма, - это вызов прометеевой воле новоевропейского человека, поставившего себе цель быть полностью суверенным, не ограниченным в своих действиях никакими внешними обстоятельствами. Отсюда - проекты полного покорения (преобразования) природы, полного 'развеществления' общественных отношений, становящихся совершенно прозрачными для нашего сознания и поддающихся планированию и управлению.
Действие этой парадигмы длилось около двухсот лет - уже поэтому так важно оценить значимость переживаемого нами момента, когда это влияние кончается и начинает действовать другая парадигма, которую мы пока что обозначили как парадигму Ф. де Соссюра. Отчуждение, с которым мы теперь имеем дело в качестве вызова нашей жизни и нашему достоинству, связано уже не с тем, что окружающий мир ускользает от нас и нашего свободного воздействия, а с тем, что мы становимся отщепенцами этого мира, теряем связь с бытием 'деонтологизируемся'. Если прежде мы мучились тем, что наше бытие отягощено
