в этом смысле заниматься реконструкцией цивилизационного опыта Востока: конфуцианско-буддийского, индобуддистского, мусульманского и т. п. Нам русским пристало обращаться к опыту собственной материнской цивилизации, безвременно погибшей и безвременно забытой.
Опыт великого прошлого воскресает для будущего в том случае, если среди живых находятся те, кто способен не только постигнуть и творчески переосмыслить его, но и вооружиться им для новой мироустроительной работы.
Как характерно, что для нынешних западников уже не существенен вопрос о моральной правоте Западе или о перспективности его проекта в долгосрочном планетарно-историческом плане. Сегодня они довольствуются одним аргументом: что Запад сильнее - в экономическом, военно-техническом и политическом отношениях. Но сознание, считающееся с одной только силой и преклоняющееся только перед нею, должно признать, по высшему духовному счету, патологическим сознанием. Таковым, по всей видимости, и является современное западническое сознание. Его представляют приспособленческие 'реалисты', забывшие, что есть и такие критерии, которые выше одной только эмпирической реальности и в которых выражается высшее духовное достоинство человека, его христианское богосыновство.
Мы теперь можем уточнить, кто же такие современные славянофилы, предвосхищающие глобальную альтернативу 'победившему' западничеству. Они не столько озабочены судьбами восточнохристианских народов, судьбами славянства и России в их нынешнем эмпирическом выражении, сколько судьбами мировой христианской идеи, давно уже ставшей беглянкой на Западе и ныне активно изгоняемой и из православного ареала, захваченного победителями в холодной войне.
Наше время необыкновенно похоже на время завершения Первой мировой войны для России. Начало и конец ХХ века для России на удивление симметричны - словно два узла исторической судьбы, которые Россия до сих пор так и не сумела развязать.
Начало Первой мировой войны ознаменовалось временной консолидацией общественных сил и укрепления национальной идентичности. В этом смысле и можно было говорить, что 'время славянофильствует'. В мировой войне Россия осознала себя форпостом славянского мира, отстаивающего себя перед натиском мира гражданского. Причем, сама война рассматривалась как кульминация того ползучего натиска германского начала на Россию и славянство, который ощущался на всем протяжении петербургского периода нашей истории. Война как бы выявила неправоту этого периода, подтвердив и оправдав тем самым его неприятие славянофильством. Вот как писал тогда Н. А. Бердяев: 'Ныне разразилась, наконец, давно жданная мировая война славянской и германской расы. Давно уже германизм проникал в недра России, незаметно германизировал русскую государственность и русскую культуру, управлял телом и душой России. Ныне германизм открыто идет войной на славянский мир'5.
Война тем самым подтвердила правоту славянофилов и неправоту западников, что заставило последних временно стушеваться. В самом деле, тот самый Запад, в котором русские прогрессисты видели землю обетованную воплощение свободы, терпимости, просвещенной широты и пацифизма, в противовес деспотичной туземной азиатчине, неожиданно явил себя агрессором, открыто выставляющему право силы и отбросившего весь гуманистический и демократический камуфляж. Ясно, что и русские консерваторы- реалисты, презирающие прекраснодушные иллюзии либерального пацифизма, и славянофильские 'романтики', всегда отличающие незападную природу России, ее чуждость Западу и вытекающие отсюда опасности агрессии с его стороны, увидели свою правоту и на время стали партией, задающей тон. У них сразу же появились и попутчики - из тех, кто всегда склонен примыкать с господствующей партии, кого завораживает модная, доминирующая идея и у кого всегда хватает интеллектуальной находчивости выдать ей алиби, обосновать этически, эстетически, религиозно и т. п. Показательна была в этом отношении позиция В. В. Розанова. Автор тот час же проникся господствующим настроением, предоставив в распоряжение патриотической общественности свой талант писателя и публициста. Его книга 'Война 1914 г,. и русское возрождение' обладала всеми признаками женственной впечатлительности и экзальтированности, источала восторг души, радующейся поводу избавиться от внутреннего разлада и сомнений. 'Феномен' Розанова не стоил бы нашего сегодняшнего внимания, если бы он не стал олицетворением всего русского общества - столь же неумеренно впечатлительного, изменчивого, таящего противоречивые импульсы. Опасность, в этой таящуюся, сразу же отметил Бердяев. 'В розановской стихии есть вечная опасность, вечный соблазн русского народа, источник его бессилия стать народом мужественным, свободным, созревшим для самостоятельной жизни в мире... Огромной силе, силе национальной стихии, земли не противостоит мужественный, светоносный и твердый дух, который призван овладеть стихиями. Отсюда рождается опасность шовинизма, бахвальство снаружи и рабье смирение внутри'6.
В самом русском патриотическом подъеме 1914 года было что-то подозрительно 'литературное', импрессионистское, в нем чувствовалась'умиление' декадантской души, радующейся поводу стать 'цельной и органичной'. Но война - дело не литературное, в ней не обойтись одним только патриотическим вдохновением. Здесь требовалась способность выносить предельные тяготы, длящиеся беспредельно - ибо войне не было видно конца, а также требовалась организованность, предусморительность, рациональный расчет - добродетели редко уживающиеся с импрессионистской впечатлительностью. И по мере того, как война затягивается, а первые удачи сменяются неудачами и поражениями, в обществе возникает реакция, напоминающая 'парадоксальную фазу' в физиологических опытах И. П. Павлова. Нормальной реакцией здорового национального организма на первые неудачи было бы - сплотиться сильнее, покончить с сомнениями, сосредоточиться внутренне и внешне, развить в себе способность идти на тяжелые жертвы ради конечного торжества. Вместо этого в русском обществе вызревает раскол, партия германофилов и западников оживает и, начиная с критики правительства за его нерасторопность и неорганизованность, кончает критикой России как страны, которая вообще не имеет права вести войну и сопротивляться 'передовой Германии'. Раздражительному и впечатлительному общественному мнению война начинает подаваться как не народное, а 'империалистическое' дело, как затея правительственных верхов, которым и расхлебывать эту кашу. Русский рабочий поверил в классовый характер войны, а русский крестьянин 'просто' захотел к земле-кормилице, давно по-настоящему не паханой и не сеяной. Подумайте: враг наступает на жизненные центры страны, он настойчив и беспощаден и, судя по всему, никакими частичными уступками не удовольствуется.
Политический класс Германии, ввергший страну в авантюру, стоившую миллионы жизней, не имел бы никаких шансов оправдаться перед нацией, если бы плоды войны обернулись незначительными территориальными обретениями и взиманием терпимых для противника контрибуций. Нет, ставка была высокой столь высокой, что у побежденных не оставалось никаких шансов. И вот, перед лицом этих вполне очевидных вещей, красные агитаторы поощряют дезертирство с фронта, говорят об одностороннем разоружении и о желательности поражения собственной страны в этой войне. И самое чудовищное состоит в том, что им внимают, у них находится все больше сторонников. Обнаружилась загадочная способность российского проогесситзма наихудшие человеческие чувства и страсти - дезертирство и предательство, капитулянство и преклонение перед наглеющей силой 'конвертировать' в звонкую монету самых передовых, самых радикальных лозунгов. Эта инверсия моментально превращала самых худших в самых передовых, а наиболее терпеливых, самоотверженных и стойких - в темные силы реакции, шовинизма, империализма и т. п.
Описание всех этих срывов, инверсий и характерного оборотничества, меняющего местами светлое и темное, достойное и низкое, страстно одобряемое и фанатично отвергаемое (и все это - в течение одного года русской истории) имеет смысл потому, что история к концу века трагически повторилась. Снова Россия ведет мировую холодную войну. Снова представители прогрессивного лагеря, образующего всемирный интернационал 'левых', сулят ей скорую победу над силами империалистического зла. Но холодная война затягивается, экономическое соревнование с Западом проиграно и снова догадливая передовая общественность, втайне всегда преклоняющаяся не перед правдой, а перед силой и успехом, видит в экономическом поражении признак фатального недуга всей системы, которую надо не защищать перед лицом противника, а совместно с ним, организовав демократическое братание поверх железного занавеса, обеспечить победу над тоталитаризмом. В роли 'образцовой страны', войну и с которой надлежит сменить на демократическое братание, на этот раз выступают США. Пришедшие к власти 'демократы' подписывают свой капитулянский 'Брестский мир' с Америкой, обязуются очистить всю Восточную Европу и постсоветское пространство для американского присутствия, осуществить радикальную 'демилитаризацию' (то есть разоружение страны перед лицом до зубов вооруженного противника), порвать со всеми прежними
