неожиданной, внезапной яростью воскресила картинку нестоль уж далекого детства: школьный двор, кольцо 'болельщиков' - и он сам, маленький, десятилетний, проигрывающий драку. Руки за спину (вот, как сейчас - но по своей воле, без наручников), и - мягкое, незащищенное лицо вперед: ' Ну, давай, бей меня, гад!'. Противник, полутора годами старший мальчишка, не удержавшись, слабо, без боли ткнул его кулаком в скулу - и отскочил, сам испугавшись...) Мгновенье эта картинка стояла перед глазами и ее зримая четкость, ясность восприятия - все то, что бывает только в детстве - на миг сделали будто нереальными обитые мягким пластиком стены, тюремную койку, смертную робу, влажную от пота и пролившейся воды... Потом все вернулось. Но солдат понял. - Если тебя ударят по левой щеке, подставь правую...- процитировал он. - Правую все-таки лучше не подставлять, сынок: в отличие от волка или орла, человек может и ударить. Даже скорее всего - ударить... Атташе уставился в пол. На сей раз это, видимо, не была рассчитанная пауза. Несколько секунд он явно вспоминал что-то свое; затем продолжил: - Но в природе тоже бывает всякое... и не только хорошее. Как ты думаешь, что произойдет, если в бою сойдутся равные по силам волк и орел (положим, что такое возможно)? Если один из них вдруг решит признать свое поражение - поймут ли они друг друга, не вонзится ли клюв в подставленную шею, не ударять ли зубы по подставленному темени? А если это звери из разных миров?... А если не звери? И вновь атташе замолчал. Солдат тоже молчал, обдумывая сказанное. - Что еще делает человек, когда ситуация чревата уже не просто пощечиной? Примерно то же, что могучая птица. Он нагибается, склоняется в поклоне; или падает на колени; или даже падает ниц, подставляя все то же темя, затылок, спину - уязвимые точки. Это тоже срабатывает не всегда - именно потому не срабатывает порой, что нет у его противника природного оружия мгновенного действия, не привык он ограничивать свои удары да и вообще... не привык оценивать меру своих поступков... Ты понимаешь меня, сынок? Ответить у солдата сил уже не было. Он молча кивнул. В таких случаях говорят - 'словно пелена спала с глаз'. Ему этот образ представился иначе: в виде медленно уплывающей в угол глаза мигательной перепонки. - ...Но это лишь потому, что человек от природы - плохой боец. Он вправе не апеллировать к законам своего естества, да и не запрещают ему ничего эти законы с абсолютной категоричностью. А будь он лучшим бойцом, владей изначально навыками убийства - и поза сдачи у него, пожалуй, была бы иная. Например, вместо того, чтобы падать в ноги - мог бы он просто встать во весь рост, распрямиться, развернуть плечи. Ты ведь занимался боевым искусством, правда? Даже сейчас всех солдатиков, я знаю, натаскивают приемам рукопашной схватке - словно применимы они в космической войне... Так или иначе - ты знаешь, сколь беспомощен человек в такой позе! - Во фронтальной высокой стойке? Пожалуй... - Ах, значить, это 'фронтальная высокая стойка' называется? Какая разница, впрочем... Важно, что беспомощнен в ней человек, но нет у него запретов, не позволяющих воспользоваться такой беспомощностью. И не преполагало наше естество, что мы изобретем смертоносные варианты ближнего боя. Оружие же холодное, огнестрельное, атомное, импульсное - исходным проектом вообще не предусматривалось. Природа - не Бог. Не может она предусмотреть всего. И именно от такой ее непредусмотрительности происходит наша свобода - и наше рабство. Наше стремление видеть врага там, где его нет... Стремление быть старшим, первым там, где старших, первых не может быть по определению равно как и младших, последних... - И наша воля к жизни, наша борьба до конца, потому что сдаваться некому, не будет принята сдача - солдат впервые прервал своего собеседника. - Да,- чуть помедлив согласился атташе.- Пожалуй, и это тоже. - Но это не худшие качества в бою! - Не худшие. В бою, в науке, в искусстве... Два человека молча смотрели друг на друга, взаимно измеряя меру понятого. - Следовательно, будь у нас иные корни...- солдат уже не сомневался в ответе. - Да! - Атташе яростно кивнул - первое его резкое движение, которое видел солдат. - Да! Будь нашими предками кто-нибудь из грозных хищников, а не слабые всеядные зверюшки - нам не пришлось бы подставлять победителю уязвимое место, да еще без всякой гарантии, что это его остановит! (И снова перед глазами вдруг возникла картинка воспоминание, и снова она ярка и реальна, куда реальней, чем все, что находится в камере. Но это уже не детство, а события прошлого года.) ...Учебный поединок. Инструктор, на которого солдат было наскочил мощным атакующим движением, вдруг словно проваливается, переходя в низкую позицию - и удар, который был бы смертельным, окажись поединок схваткой врагов, а не средством обучения, и ощущение полета, и холод досок пола под щекой ... А потом - голос, вроде бы мягкий, но такой, что не ослушаешься: 'Да не атакуй же ты в полный рост, вояка, в такой стойке ты - жертва!' У инструктора были узкие глаза, изжелта-смуглая кожа и абсолютно непроизносимое имя - похлеще, чем у завров. Он-то был землянин настоящий; урожениц Старой Земли, мастер клановой школы, не то наследник, не то даже создатель оригинального искусства боя. 'Стиль дракона', кажется, его система называлась... Дракон... Ящер... Ящер! 'Заурос' по-гречески. Завроид - в официальной терминологии. Завр - в просторечье.) Мигательная пленка - пелена, которой нет, окончательно исчезла где-то в уголке глаза, который есть. А вместе со вторым зрением пришло полное спокойствие. Спокойствие и уверенность в том, что Атташе не ограничится только объяснением причин, приведших его в камеру смертников. - И что же теперь? - спросил солдат. Сердце его билось ровно, не частило. Вместо ответа атташе словно заговорил о чем-то постороннем: - Закон разумного хищника - крепок. Особенно, если это закон неписанный. Его можно обойти... - Обойти - вот так? - солдат встряхнулся; нацепленное на него железо отчетливо звякнуло. - Можно обойти, но нельзя нарушить.- продолжал атташе, словно не слыша; Это - их рабство. И их свобода. Свобода - потому что нарушить его может только генетический и нравственный урод, мутант, который столь плох, что давно оставил надежду стать еще хуже. Такого мутанта ничего не останавливает на уровне подсознания - и он воистину неостановим. И вот когда такой появляется - редко, очень редко, чуть ли не единожды за всю завроидную историю - его свобода становится рабством для всех остальных. Оттого и нужно, чтобы с ними был кто-то, живущий по менее жесткой инстинктивной программе... И сейчас же, без всякого перехода: - У меня есть код этого замка, сынок. Не замка наручников, а замка цепи. И есть у меня магнитный пропуск, автоматически открывющий дверь - правда, он рассчитан на одного, но думаю, что если идти вплотную, след в след... За дверями и дальше по коридору стоят часовые, но все они, как ты их называешь, завры. А снаружи, сразу у входа, мой лмчный флаер, который официально является частью территории Земли. Он стоит со включенным двигателем и водителем у штурвала. Впрочем, погони не будет. Атташе протянул руку к цепи, нажал на что-то - и на этот раз стальные звенья сползли на пол совершенно беззвучно. Несколько секунд солдат сидел, не шевелясь. Распрямился он без спешки, хотя затекшие мышцы болели немилосердно. - Кто дал Вам код? - спросил он, сам сознавая, насколько неуместен этот вопрос - вопрос из числа тех, которые даже не задають, а уж тем более не получают ответа. - Председательствующий.- просто ответил атташе. - Кто?! - Председатель трибунала. Судья. Завр, если тебе будет угодно. Дал код, дал полную информацию - без нее я, пожалуй, не разобрался бы, не сумел бы свести в систему свои размышления об этико-генетической блокировке... И еще кое-какую информацию он мне дал. В частности, о том, что он не намерен жить дольше тебя - если вынесенный им приговор будет приведен в исполнение. Ты хорошо понимаешь, что это значит? Солдат молча кивнул. Секунду подумал - и снова кивнул несколько раз подряд. Атташе посмотрел на него с некоторым подозрением: - Надеюсь, на сей раз ты все действительно понял правильно. А то мне уже приходилось сталкиваться с твоим ... скажем так, очень простым пониманием весьма сложных проблем. Если это была порция яда, то она пришлась вовсе не к месту. - Я уже не тот, что был прежде,- сказал солдат. Сказал без гордости и без стыда - просто констатируя факт. - Видимо, ты прав... Ну, ладно. Сломи свою гордыню, человече! - 'Сломи'...- повторил солдат с непередаваемой интонацией. - Согласен. 'Сломить' - синоним 'пригнуть'. 'Ломать шапку' - кланяться. Обычный поклон, Взаимная дань вежливости - тоже как бы обоюдное признание собственной слабости, отсутствия желания напасть: так, сняв боевой шлем, склоняли голову под смертельный удар, чтобы остановить его, удар этот... И хватит с нас семантики. Атташе встал. Выпрямился. Выпрямился? - Ты идешь, сынок? (И снова - будто колокольная медь прозвучала в его голосе).
* * *
Мы шли рядом - и двери открывались перед нами, и часовые вытягивались в струнку, словно отдавая почести. Лишь одно отличало наше шествие от церемонии почетного караула: поворот головы каждого из охранников. Не на нас они смотрели, а мимо нас. В сторону. Все это были молодые ребята, если можно сказать такое о заврах и если я правильно сумел определить их возраст. По человеческим меркам - мои ровестники. И шли мы шаг за шагом по коридору, и все ближе выход, и солдаты, чешуйчатые сверстники мои, выстроились вдоль стен живыми шпалерами, и подчеркнуто бесстрастное выражение застыло у них в глазах... Бесстрастное ли? И вот уже, вот он - выход, сквозь двойное бронестекло двери виден стоящий на улице флаер... И невысокая, ладная фигурка водителя склонилась над пультом управления в состоянии мгновенной готовности... И стеклянная дверь, повинуясь единому для всех дверей сигналу пропуска,
