директор, а директор коммерческий...
- Там будет секретарь Советника, - сообщила Тат, многозначительно понизив голос.
'Какого еще Советника?' - хотел спросить Жиль. Год назад произошла очередная реформа управления и чин Советника остался как будто только в армии.
- Секретарь Советника господин Рибейра. Вы еще не знакомы? Он придет немного раньше, погуляет в саду. Он блондин средних лет и среднего роста. Вы поняли? Он будет гулять по саду...
Она сделалась вдруг почти серьезной и теперь шептала ему в ухо, отчетливо произнося слова, будто призывая понять, запомнить... Будто бы передавая пароль, секретные сведения, место явки... Жиль даже приостановился:
- Зачем вы мне это говорите?
- Просто так. Болтаю. Отведите меня на место.
В целом первый вечер в обществе новых коллег прошел довольно неловко. И он не мог даже понять почему. Неловкость возникла, когда заговорили о шефе, это бесспорно. Может быть, у них вообще не принято говорить об этом достаточно щекотливом вопросе?..
Жиль думал так, поднимаясь к себе, нашаривая в кармане ключ. Он остановился на лестничной площадке, достал сигарету. Внизу стукнула дверь. По ступенькам в халатике и мягких спальных туфлях поднималась Глориа Фонте. Действительно, он совсем позабыл: Глориа жила в том же доме для ассистентов. Он провожал Тат, а она поехала домой сразу и теперь возвращалась, видимо, от соседей или брала внизу вечернюю почту.
- Госпожа Фонте!
Она остановилась.
- Госпожа Фонте! Почему всех смутило, что я хотел пригласить профессора Эвора?
- Потому что никто не верит, что вы хотели.
- То есть как? - Жиль опешил.
- Вы правда хотите пояснений? Профессор ди Эвор не видится ни с кем с вечера четверга до утра понедельника. Это общеизвестно. Так что если бы вы на самом деле хотели...
У нее было чуть сонное лицо. Жиль вдруг икнул. Потом икнул еще раз.
- Но я, ик... провинциал... ик.
- Провинциалов не приглашают ведущими ассистентами Королевского института. Военное ведомство хочет прибрать нас к рукам, и все уверены, что вы - человек Советника...
Глава 3
В это утро трамвай опаздывал. Обычно он был на углу за домом ровно без пяти семь. Тогда Ани успевала не спеша раздеться, поправить прическу. Позже приходили другие учителя, в учительской становилось шумно...
В общем-то, это, наверное, была болезнь: ей было не по себе, когда на нее смотрели. А в этой зоркой женской толчее она - новенькая провинциалочка - тем более чувствовала себя небезопасно... Вот уже месяц Ани работала младшим преподавателем в пригородной школе недалеко от Этериу.
Трамвай тащился по узким каменным коридорам, потом по пустырям, где небоскребы торчали вперемешку с сараями. Тут переполненный вагон пустел, и Ани уже почти одна вырывалась в поля... Впрочем, по понедельникам пассажиров и вообще было мало: соседствующий со школой завод начинал в этот день на час позже.
Трамвай опаздывал на десять минут. Ани села одна в самом конце. Поля тянулись желтые, мокрые. Капли дождя свисали с проводов. Вдруг стекла задребезжали, передняя скамья ударила ее в грудь.
- Выходи, приехали, - зло буркнул на весь вагон усиленный магнитофоном голос.
Конечно, можно было дойти. Может быть, успеть даже к началу урока. То есть к началу надо было успеть непременно. Во всем Этериу (каждый знал это), боролись за точность, а она не взяла даже справки от водителя. Наверное, справку следовало взять: 'Авария на трамвайной линии, не переводятся стрелки...' Но уж тогда опоздала бы обязательно. То есть, конечно, убить ее не убьют. Просто кто-то из учителей громко скажет: 'Анину Дапапос к директору'.
И все обернутся... При одной мысли об этом Анн вздрогнула. Ей всегда было мучительно неприятно, когда громко произносили ее фамилию. Почему-то в этом чудилась обида, обида и насмешка; она понимала, что это глупо. Директор был, кажется, приличный человек, но все равно: оправдания, объяснения... И все смотрят тебе вслед.
Она бежала, перепрыгивая через лужи. Потом остановила себя: надо было не бежать, а идти, но зато идти ритмично. Важно войти в ритм ходьбы, тогда не устанешь даже на каблуках. Оставалось еще километра два или чуть больше.
Каблуки мягко ударялись в мокрые листья. Они лежали по краям асфальта яркими полосками. Дома, в Ирпаше, Ани собирала их с первоклашкамн, составляла букеты. А второклассники делали человечков из желудей - целые бытовые сценки... Здесь школа была общеобразовательная, не художественная, даже не с художественным уклоном, ей удалось найти работу только в обычной школе - просто преподавать рисование.
Ани вздохнула: в конце концов это тоже не так уж плохо дети любят рисовать. Важнее казалось скрыть это от Жиля. Была у него такая склонность - к трагедии. А тогда уж человеку не объяснишь ничего... В общем, это был тот случай, когда Ани предпочитала врать. Она придумала роскошный вариант: художественный колледж, чуть ли не академия. Но это оказалось не нужно - Жиль ни о чем не спросил... В Ирпаше лицо Жиля всегда было повернуто к ней, она так его и помнила: обращенное к ней лицо. Здесь, в Этериу, он все время был как бы в профиль...
Хорошо, что она торопилась: при быстрой ходьбэ мысли сталкивались, перемешивались... В глубине души Ани всегда сомневалась, умеет ли она вообще думать. Иногда со смехом она в этом даже признавалась: 'Думать художников не учат только смотреть'. Смотреть она могла и на ходу. Дождь перестал. Но хотя уже рассвело, фонари вдоль асфальта продолжали гореть тусклым, белесым светом. Длинная уходящая вдаль петля блеклых огней... Ее всегда привлекала именно эта тема: огни не в темной ночи, а в белых, уже светлых сумерках... Вот, вот оно: молочное небо просвечивает, белый туман сияет. В Этериу она не писала еще ни разу, но теперь багаж наконец прибыл, мольберт можно будет установить за плитой у окна...
Ани снова почти бежала. Бежала вприпрыжку. Светящаяся молочно-белая дымка - Ани представляла ее на полотне: картина, состоящая из неба на три верхние четверти. А с самого бока вырывается вверх фонарь, длинный фонарь, похожий на шею жирафа.
Жираф, счастливый в вышине
Своей прекрасной шеи,
Не видит грязи на земле,
Плывет в воздушной тишине
Весь в ветре, словно реи.
Ани сама не заметила, как запела. Ритм этой детской песенки - это был ее секрет, ее талисман - для удачи. И она почти всегда напевала про себя,
Плывет по лужам, по гнилью, по слякотной дороге И знать не знает про свои невымытые ноги.
- Садитесь. Пожалуйста.
Ани вздрогнула, обернулась. Возле нее бесшумно притормаживала черная машина. Водитель уже открыл дверцу. Дорога была совершенно пустынна, но машина удивительно точно вписывалась в пейзаж, она только подчеркивала бесконечность асфальта, одинокость ярких листьев.
- Спасибо.
Теплое мягкое сиденье. Она только сейчас поняла, что замерзла, несмотря на свой бег. Вернее, не замерзла, а вся как-то пропиталась сыростью. Ноги промокли. Хотелось поджать их под себя, закрыть глаза, откинуться. Но у машины был хозяин. Сейчас он представится, придется отвечать на вопросы.
- Снимите туфли. Я включу отопление.
Теплые волны побежали по коже... Но хозяин был тут. Придется называть себя, рассказывать. Он, конечно, пустится в расспросы: 'Так вы сами приехали в столицу? И у вас никого тут нет? Взяли просто и приехали? Но, наверное, какие-то особые цели... Кинозвездой хотите стать, а? А пока где живете? И есть телефончик?..'
- Возьмите плед. Он там, за спинкой. Пожалуйста.
Низкий негромкий голос. Странная манера говорить 'пожалуйста' в конце фразы. Слышишь - и хочется подчиниться. 'Вот сейчас он возьмет и скажет:
