вал для точных, боящихся ударов механизмов. И никаких карданов!
Или целиком металлическое колесо, но такое 'шелковое', что вполне заменяет автомобильное с пневматическими шинами, а заодно и громоздкими рессорами, - тоже серьезно.
Ну, а 'курьезы'... Если изобретения вызывали недоверие, братья попросту принимались за что-нибудь новое.
Блиновы были редакционной достопримечательностью, так как о них никому не удавалось написать хорошую статью или очерк, хотя пытались многие. И Краснощеков пытался, но...
От младшего брата Евгения ушла жена, а сын-школьник остался с отцом. Петр - вовсе не женат. Так и живут они втроем в своем небольшом домике. Да еще бесхвостая дворовая собака - четвертая душа.
Совсем недавно Блиновы вдруг заинтересовались электроникой. При последней встрече беседовали с Краснощековым о синдроме гениальности, о таинственном четырехмерном континууме 'пространство - время' и прозрачно намекали, что работают над телепортатором.
'А ведь изобретут телепортатор, - продолжай улыбаться, думал Краснощеков. - Эх, хорошо бы вот так, прямо сейчас, раз! - 'Здравствуйте! Как живется, как можется? Не сумею ли чем облегчить вашу задачу?' Постой, постой... Неужели?..
Ну, ну, не горячись, говорил Краснощеков себе на сей раз совершенно спокойно: он был готов к 'эксперименту'.
Он успел снять с руки часы и положить их перед собой на крышку стола пятнадцать минут одиннадцатого. Поставил локти на зеленое сукно, прикрыл ладонями глаза и лоб.
Все в порядке. Поехали!..
Краснощеков стоял посередине комнаты на круглом алюминиевом пьедестале, от которого к голландской печи отходило множество разноцветных проводов. Печь обтянута толстым картоном, густо утыканным радиодеталями. А рядом, перед гудящим, мерцающим зеленым светом телеэкраном, сидит младший брат, Евгений Павлович, и на голове у него яйцеобразный шлем, похожий на парикмахерскую сушилку. Петр Павлович выглядывает из-за спины брата.
Зеленоватый свет экрана делает братьев похожими на привидения. Четыре застывших от ужаса глаза глядят на Краснощекова.
'Не хватало еще, чтобы они повредились в уме', - подумал Краснощеков и, чтобы их успокоить, сказал как можно более приветливо:
- Как дела? Я к вам мимоходом. На несколько минут.
Но тут он заметил, что братья смотрят мимо него, на дверь.
Краснощеков оглянулся и увидел, что дубовая дверь заложена на кованый железный крюк - произведение какого-то безвестного цыгана, забредшего в Сызрань со своим табором, наверно, еще в прошлом веке. Братья работали над изобретениями, как тульские оружейники, хорошенько забаррикадировавшись 'от сглазу'.
- Я закрыл дверь на крючок, - сказал Краснощеков небрежно. - На всякий случай.
И сошел с пьедестала.
Дымился паяльник. Пахло канифолью. Пол был усеян мелкими радиодетальками, которые хрустели под ногами, как насекомые.
Споткнувшись о гирю, а потом больно ушибив колено о массивную шестерню лебедки - его братья натягивали струны своего цельнометаллического со сверхмягкой амортизацией колеса, - Краснощеков подошел к книжному шкафу и стоявшему рядом с ним портфелю. Этот внушительного размера портфель Блиновы придумали года два назад, бумаги в него можно было складывать не как обычно, а стопой, горизонтально.
- Аристотель... Ого!.. Рамачарака!.. Радиотехника... 'Высшая математика' Смирнова, 'Психология' Платонова... Ба-а! 'Шизофрения'!.. 'Гносеология современного прагматизма'... Ну и ну!
Краснощеков читал на корешках названия книг, которыми сейчас пользовались Блиновы, и слышал, как за его спиной нервным шепотом препираются братья.
'Это ты захотел, мальчишка!..' - 'Не дури, Петя! С больной-то головы, да на здоровую...' - 'Вдруг это опасно!..' - 'Но у нас ведь не готово...'
- Угостите-ка меня чайком, - сказал Краснощеков, оборачиваясь и дружественно улыбаясь. Не волнуйтесь, все будет хорошо.
И братья засуетились.
Петр Павлович схватил синий эмалированный чайник, к которому вместо дужки был приспособлен кусок бельевой веревки, и побежал к крану. А Евгений Павлович, усовестившись, что на покрытом газетой столе валяются хлебные крошки, рыбьи позвонки и шкурки, тут же расстелил сверху свежую газету. Поставил стаканы, принес хлеб, рядом с ним положил связку воблы, от вида которой у Краснощекова потекли слюнки.
Этот фокус с газетой братья, видимо, проделывали не однажды. Краснощеков осторожно поинтересовался и насчитал четыре 'культурных слоя'.
Они сидели за столом, накрытым свежей газетой, ждали, пока закипит чайник, чистили воблу и вели содержательную беседу.
- Так как же вы себя чувствуете?
- Хорошо. Петр Павлович.
- В дороге всякое бывает...
- Верно.
- А как гам... погода?
Братьев била нервная дрожь, и они непрерывно ерзали на табуретках, словно их снизу припекало.
- Да успокоитесь же! - не выдержал Краснощеков. - С погодой полный порядок!
- Я-я спокоен, - заикнувшись, сказал Петр Павлович. - Как в санях еду!
Легкий на подъем, он тотчас бросил воблу, вскочил, подбежал к кровати и живо надел на себя ремни лежавшего поверх одеяла аккордеона. Сверкающий, перламутровый аккордеон был единственной роскошной вещью в их доме.
- Вот, пожалуйста!
И комната наполнилась низкими, органными звуками.
Теперь было ясно, что Петр Павлович начал успокаиваться, а успокоившись, крепко задумался. Краснощекову это знакомо. 'Сейчас Петр Павлович где-то далеко, - подумал он. - Вернее, он-то здесь, а мысли его за тридевять земель'.
Над кроватью, среди приколотых к стене авторских свидетельств, висел большой фотопортрет младшего брата, Евгения. Он стоял, улыбаясь, на траве стадиона с лихо поднятыми вверх двухпудовками, а через его плечо была перекинута широкая чемпионская лента.
Как-то уж очень низкими и тягучими стали звуки, и Краснощеков только сейчас обратил внимание, что Петр Павлович играет, собственно, не на аккордеоне. Поверх нарядных перламутровых клавиш прикреплена тонкая планка с простенькими черными и белыми баянными пуговками. 'Разве на этом 'иностранце' сыграешь русскую песню? - сказал однажды Петр Павлович. Пальцы не так ходят!' А вскоре взял и смастерил эту баянную приставку.
- И-эх, мать честная! - словно угадав мысли Краснощекова, вздохнул Петр Павлович и запел:
За рекой, на горе,
Лес зеленый шумит:
Под горой, за рекой,
Хуторочек стоит.
Младший брат тотчас вступил, подтянул несильным, но приятным голосом. Пели они очень хорошо.
Вот уже в хуторе разыгралась трагедия, вот уже убита молодая вдова, и певцы замерли на несколько мгновений, пораженные горем.
И с тех пор в хуторке
Никого не живет;
Лишь один соловей
Громко песни поет...
- Мне пора, - сказал Краснощеков, внезапно почувствовав озноб, и поднялся из-за стола.
Братья переполошились и чуть ли не стали выталкивать его за порог.
