все перестираю', подумала Валя.
На керосинке сопел чайник. Тетя Дуся наколола щипчиками сахар, нарезала хлеб, достала из шкафчика банку консервов и сказала Мане:
- Свинобобовые открой-ка.
- Тетя Дусечка, - сказала Маня, - это не свинобобовые, это паштет.
- Как же паштет, - возразила тетя Дуся, - когда свинобобовые?
- Ну как же свинобобовые, когда паштет! - воскликнула Маня, держа банку в разбухших от стирки маленьких ручках с колечком на розовом пальце.
И они еще поспорили, прежде чем открыть банку. Там оказался паштет. Сели за стол. Люська ела все, что давали, и тянула из блюдечка чай, раскрасневшись, а Валя съела немножко, она боялась, что мало останется тете Дусе и Мане, которые столько голодали. Она смотрела на Маню и думала: 'Какая красивая'. Ей хотелось иметь такой же свитер и такую же прическу. Быть тоже бедовой, проворной. 'Она разговаривает с тетей Дусей как равная, - думала Валя, - это потому, что она тушила пожары и спасала умирающих'.
Постучали в дверь, пришла женщина.
- Нюрины девчата прибыли, - сказала ей тетя Дуся. - Ты помнишь Нюру?
- Это какая Нюра? - спросила женщина.
- Ну как же, - сказала тетя Дуся, - небольшая такая, во втором цехе работала.
- Рябоватенькая? - спросила женщина.
- Нет, рябоватенькая - то Соня была, - сказала тетя Дуся, и Маня подтвердила:
- То тетя Соня была.
- А чего же это я Нюру не помню? - спросила женщина.
Вошла другая женщина, болезненная, угрюмая. Тетя Дуся и ее спросила:
- Нюру помнишь? Это ее дети.
- Нюрины дети? - переспросила женщина.
Она стояла, прислонясь к двери, и смотрела на Валю и Люську.
- Не похожи на Нюру, - сказала тетя Дуся. - В отца, я его знала, белокуренький такой был.
- На Нюру не похожи, - эхом повторила женщина.
Она отвернулась, и в профиль Валя ее узнала. До чего она изменилась, она была совсем молоденькой, когда сидела на Лиговке у Московского вокзала со своим мальчиком Васильком. Волосы у нее стали редкие и серые, и черты другие, будто не ее лицо, непонятно, как Валя ее узнала.
Узнав, она об этом не сказала и не спросила про Василька. Она понимала, что спрашивать не надо. Что можно, скажут без твоих вопросов. Ты молчи, жди, когда тебе скажут.
Посторонние ушли. Тетя Дуся и Маня стали готовиться к ночлегу. Тетя Дуся уложила Люську с собой на кровати, а Маня постелила себе и Вале на полу. Подушки она прислонила к батарее парового отопления. Через окна с улицы светил свет в комнату.
- Ложись к середке ближе, - сказала Маня. - Место есть.
- Мне хорошо, - ответила Валя.
Они лежали деликатно, стараясь не прикасаться друг к другу.
- Будут тебе предлагать в трампарк, в стройтехникум и так далее, сказала Маня, - ты не соглашайся. Не советую тебе. У нас коллектив мировой, а там еще не известно. Это первое. Второе - вашу маму у нас помнят. Так что ты не кто-нибудь, а своя потомственная.
Тетя Дуся с кровати сказала:
- Слушай Маньку, она дело говорит.
Валя спросила шепотом:
- А у тебя тоже разбомбили дом?
- Нет, - ответила Маня. - Моя мама когда умерла, тетя Дуся забрала меня, так у ней и живу. Скоро уже три года. А комната у меня есть. Неплохая.
Она повертелась, укладываясь удобней, и засвистела носиком. Всхрапнула тетя Дуся. Валя лежала, дышала тихо. От батареи было тепло. Отсвечивало темной гладью зеркало на комоде.
'Я приехала? - спросила Валя у кого-то. - Здравствуйте! Нет, я еду, еду, буду ехать всю жизнь...'
Маня сказала сонно:
- Четырнадцать квадратных метров. В случае одна надумаю жить - есть где.
- Я те дам одна, - сказала тетя Дуся. - Спи.
По улице прошумел грузовик. Все дома на улице были на месте, только вместо одного - дощатый забор.
- Надо же! - сказал дядя Федя.
- Поправим, - сказал солдат в шерстяных носках.
- Нам даст чаю проводник, - сказала Люська.
- Приготовьте билеты! - сказала проводница.
Музыка заиграла. Кто-то запел: 'Вышел в степь донецкую парень молодой'. Парень был в ушанке и ватнике. Черными глазами он смотрел на Валю.
