- Охладись! Тогда малые сотни каторжников в богатой стране, а теперь их в нищей миллионы...
Иванов ходил по палате, ублажая слушателей. Увидев бригадира Беседина у нашего порога, попросил меня:
- Положите его в другую палату.
- К нам кладут. Не имею права.
- Ну, подальше от меня на койку. Умирать пришел, зверюга. Обзавелся в бригаде жульем, а у тех на вахте при обыске нашли нож, много денег. Бугор попал на общие, доплыл...
Беседин поднял руку поприветствовать бывшего работягу из своей бригады, но Иванов едва ответил коротким кивком.
У Беседина костлявая грудь, ребра обтянуты шершавой кожей. Он, как солдат, вытянулся перед врачом, покорно делая глубокие вдохи, закладывал руки за шею, приседал. Надел рубашку.
- Ну что, доктор? Как я?
- Отдыхайте. Будем жить.
В нижнем белье, стриженный, в тапочках, он мало отличался от любого в палате. Лежал, бродил, на крыльце тянулся к солнечным лучам, хотя врач не советовал ему перегреваться.
Растирал я простуженные колени Беседина едкой настойкой, давал капли ландыша с валерьяной, с верхом наполнял банку жидкими дрожжами.
- Спасибо, спасибо. Прости, покрикивал на тебя - бревна были мокрые, скользкие. Уплывали в море, жалко...
Дед на соседней кровати обозлился:
- Бревна жалко? А людей - нет? Гибнут в лагерях, на войне, в тылу, а ты - о бревнах. Лес вырастет через сотню лет, а человек не воскреснет. Победителями не выйдем, побежденные с первых дней...
Беседин исподлобья глянул на соседа, повернулся лицом к стене, а потом сел на постели и спросил его:
- Мы, что ли, по-твоему, войну проиграем?
- А мы с первых дней начали проигрывать. Бежали от немцев. Убитых миллионы. - Он вздохнул. - А уж потом добавились танки, самолеты и пошли на Запад страны освобождать: мы вам протянем руку помощи, а ноги вы сами протянете. - Старик облизнул алые губы доходяги. - А им не надо нашей свободы, им немцы понятнее. - Он поглаживал тонкие сухие пальцы. - Бывал я в тех странах, знаю, что думают о нас поляки, чехи, венгры. Придем в Берлин, но какая там победа... Молчали бы.
- Вам бы еще добавить десятку за такие разговоры...
- А мне и одной хватило. Тяжелые работы. Голод. Сын убит, был отличником в средней школе... Постучите на меня.
- Я этим не занимаюсь и другим не советую.
Врач назначил Беседину внутривенно хлористый кальций. Прошло дня три. Фельдшер Гриша либо забывал о нем, либо не торопился выполнить назначение доктора. Я услышал от Гриши:
- Нужен твоему бугру хлористый кальций как мертвому припарки.
Назначение выполнять полагалось, и я это сделал, рассчитывая на похвалу Гриши, а он бранью ответил:
- Не знаешь броду, не лезь в воду!
- А в чем дело? Больной ждал неделю... Я ввел десять граммов хлористого кальция, как и положено, в стерильных условиях.
- А ты знаешь, что такое хлористый кальций? Чуточку попал мимо вены омертвение, погубленная ткань, гниль.
- Но я не попал мимо вены! Я видел, как вводишь ты...
- Твое счастье - не вены у мужика, а веревки! А была бы незаметная...
Врач согласился с Гришей, а мне сказал:
- Не торопитесь вливать... Только с нашего разрешения. Раздобуду учебник фельдшера. Вызубрите его. Собираемся открыть курсы для помощников. Много врачей, время есть, и каждому охота поработать на курсах.
На следующий день Беседин сказал врачу:
- За вливание - спасибо. Сразу стало дышать легче. Пусть он, - кивнул на меня, - вливает. Ловко получилось. Сперва от лекарства жжение пошло в ноги, в руки, я испугался, а потом полегчало...
Днями позже Беседин рассказывал мне:
- Ответили из дому. Получил, выходит, право переписки. Держится дом на снохе. А жена моя изробилась. Болеет. Внук пяти годочков читать начал, а другой, семи, на колхозную лошадь верхом сел. Я думаю, толковые ребята вырастут. Посылку жду. Найдется сухая малина, клюква, маленько сала. Подымемся. Неохота умирать в неволе. Родные по-человечески похоронили бы...
Григория перевели в соседний больничный барак - там до крайности требовался фельдшер, а я занял его место. Впервые за многие годы заключения у меня появились стол и стул. Я по-своему расположил на столе бумаги, банки с термометрами. Усердно занимался на медицинских курсах. Смелее работал шприцем, делая в день до пятнадцати вливаний.
Многие больные перед смертью не могли есть, порции их доставались санитарам, мне тоже перепадало пшенной каши.
Беседин помногу раз в день спрашивал, не освобождают ли стариков истощенных. Шептал:
- Умереть бы дома, хоть бы простынкой накрыли. И соседи поплачут... Столько бревен в Сибири, столько затонуло, а досок нет на гробы.
Я рассказал об этом Иванову.
- Зверь был, но бугор другим и не может быть, - ответил он.
Вечером Беседин, растягивая алые губы пеллагрика, спросил меня:
- Извиняюсь, ваш день закончен?
- Что у вас?
- Не потеряйте адрес моей дочери. Любил ее маленькую зимой на салазках... Любил всю семью. Опять вспоминали их. - Слезы катились по его дряблым щекам. - В бригадирах был груб, работа требовала. Каюсь, но негрубых здесь не держат в буграх... Любил своих - напишите об этом дочери. Перед государством ни в чем не виноват, а оно похоронит меня как собаку...
- Оставьте мрачные мысли. Вы из крепкой крестьянской породы, одна треть срока до конца... Пойдут посылки...
- На посылки надеюсь. - Он оживился. - Лук бы прислали, окорок...
Беседин умер ночью, легко скончался.
В одном из ящиков стола, доставшегося мне от фельдшера Гриши, лежали картонки величиной с картежную карту, с фамилиями будущих мертвецов. Заготовлена была картонка и на меня, тоже с веревочкой, чтобы к ноге привязать. Не сомневался Гриша в моей скорой смерти, как и в кончине других пеллагриков. Стер я свою фамилию с картона, заменив ее фамилией грозного бугра. Имя и отчество наши совпадали.
Врач, заканчивая историю болезни Беседина, сказал:
- Надо бы его на вскрытие, интересует поджелудочная...
- Доктор, в морге тесновато, на сегодня места нет.
- Не будем, - согласился он. - Не имеет значения...
