было тепло и приятно, и если повезет, то, возможно, не будет дождя.
Вернувшись в дом, он заглянул в столовую, где был накрыт огромный стол на шестьдесят гостей.
– Господи! – воскликнул он, разглядывая выставку серебра с позолотой и фарфора; ручной работы бокалы, сверкавшие в свете люстр, золотые вазы, наполненные гроздьями винограда, розово-золотистыми персиками и орехами; с дюжину фамильных серебряных канделябров; зеленый плющ, переплетенный с белыми камелиями, вился по всей длине туго накрахмаленной белой скатерти из Дамаска; серебряные вазы с белыми розами и лилиями были расставлены по центру стола.
Маунтджой внимательно осмотрел лакеев, одетых в темно-вишневые с золотом ливреи Маунтджоев, белые перчатки и по поводу особого случая в напудренные парики. Он обсудил с Джонсоном вина к обеду, проверил этикетки и спросил, достаточно ли хорошо охладили шампанское.
Затем он прошел через весь дом в бальный зал, где оркестр уже настраивал инструменты. Он поздоровался с музыкантами, сказал, что, по слухам, они лучшие в городе, и он надеется, что они его не подведут.
Весь зал утопал в зелени, а по всему его периметру были расставлены столики со стульями. Вдоль стен стояли гардении, подстриженные в виде шаров. Они были все в цвету. Их нежный аромат подавлял все остальные запахи и пробуждал ностальгические воспоминания о тех приемах, которые старый лорд посещал в юности.
Он заглянул в малую гостиную, где известный фотограф, молодой Сесил Битон, готовился фотографировать девушек Маунтджой в их бальных нарядах. В комнате были расставлены ширмы, затянутые белым атласом, а сам Битон был занят сооружением шелкового шезлонга, перед которым он поставил два обитых розовым шелком кресла. Маунтджой с недоверием посмотрел на него, сказав, что ему и в голову не могло прийти, что фотографирование девушек может быть связано с такой большой суетой, и отправился обратно через весь дом в безопасную тишину своей библиотеки.
Маунтджой посмотрел на позолоченные часы с херувимом на каминной полке: без пятнадцати семь. Он сказал девушкам быть у него ровно в семь. Сначала они сфотографируются. К восьми приедут на обед гости, и ровно в десять начнется бал.
– Уильям, ты здесь? – Тетя Софи вплыла в комнату, похожая на королеву Марию в высокой прическе в стиле эпохи Эдуарда VII, в жемчугах и бриллиантах, в старомодном платье из кружев цвета кофе на кремовой атласной подкладке и с небольшим шлейфом, путавшимся вокруг ног при ходьбе. – Тебе будет небезынтересно узнать, что все уже готово. Я сама все проверила. Но скажи мне, ради Бога, кто этот человек в холле? Он выглядит как полицейский.
– Бывший полицейский, – ответил Маунтджой. – Именно он разыскал мне девочек. Я поставил его обеспечить безопасность.
– Безопасность? – Софи была явно удивлена. – Сомневаюсь, что кому-нибудь из наших гостей придет в голову украсть столовое серебро, Уильям. – Она посмотрела на старомодные золотые часы с бриллиантами, висевшие у нее на груди. – Девочки будут здесь с минуты на минуту.
Маунтджой с волнением посмотрел на Софи, надеясь, что все пройдет хорошо. Раздался стук в дверь.
– Войдите, – пригласил старый лорд.
Как он и ожидал, первой вошла Анжу. Она застыла в дверях в театральной позе, затем элегантным шагом подошла к ним и, глядя сияющими глазами на лорда Маунтджоя, встала перед ним, давая ему возможность восхититься ею.
Ее атласное платье было нежно-зеленого цвета, на тоненьких бретельках и тяжелыми складками ниспадало вниз. Ее прекрасные рыжие волосы были разделены прямым пробором и тяжелыми кудрями падали на спину. Глядя на Анжу, Маунтджой подумал, что она очень похожа на графиню Кэролайн, портрет которой висит в холле Маунтджой-Хауса.
Вслед за Анжу вошла Лаура. Сияя улыбкой, она подошла к лорду Маунтджою и леди Софи. Ее каштановые волосы блестели как шелк. Лиф ее белого платья на тонких бретельках был шелковым, а юбка – из тонкого тюля, расшитого жемчугом и хрустальными бусинками; она словно сошла со свадебной фотографии своей прабабушки.
Последней явилась Ханичайл. Она подошла к лорду Маунтджою широким шагом, но при этом выглядела весьма элегантно. Ее золотисто-пшеничные волосы были подстрижены до плеч и мягкими кудрями обрамляли лицо, а светло-желтое платье из тафты шелестело при ходьбе; облегающее до талии, с широким вырезом, задрапированным кружевной косынкой, и нижней юбкой из тафты, оно колыхалось и шуршало при каждом ее шаге.
Глядя на нее, лорд Маунтджой невольно подумал, что из всех трех она больше всего похожа на Маунтджоев. У нее был надменный носик и яркие голубые глаза. К тому же, черт возьми, у нее был характер.
Они стояли перед ним и вдруг, совершенно внезапно, шурша юбками, присели одновременно в глубоком реверансе.
Маунтджой смотрел на них, чувствуя, как комок подкатил к горлу.
– Красавицы, – с трудом пробормотал он, – настоящие красавицы.
Он вспомнил день, когда впервые увидел девушек, и невольно подумал о том, как сильно они изменились за это время: цвет их лиц под тонким слоем пудры был словно фарфоровый, прически – безукоризненными, а платья – великолепными. Девочки Маунтджой были высокими, грациозными и красивыми.
– Хорошая работа, Софи, – сказал старый лорд. – Действительно хорошая работа.
Он открыл продолговатую ювелирную шкатулку, обтянутую голубой замшей, которая ждала своего часа на библиотечном столе, и вынул из нее нитку сказочной красоты натурального жемчуга из Южных морей размером с хороший мраморный шарик. Посмотрев на девушек оценивающим взглядом, он сказал:
– Думаю, что это для тебя, моя дорогая. – Он застегнул жемчужное ожерелье на тонкой шейке Ханичайл.
– Они настоящие? – спросила она с благоговейным страхом.
– Черт возьми, девочка, конечно, они настоящие, – возмущенно ответил Маунтджой. – Никогда в жизни я не дарил женщине драгоценности, которые были бы ненастоящими.
Следующим он вынул ожерелье из изумрудов, оправленных в бриллианты. Оно светилось и сверкало при свете люстры, и Анжу затаила дыхание, когда он посмотрел сначала на нее, а потом на Лауру.
– Это тебе, моя дорогая, – сказал он наконец, улыбаясь, и Анжу удовлетворенно вздохнула, когда изумрудное ожерелье защелкнулось на ее шее.
– А это для Лауры, – сказал он, вынимая следующее сокровище.
Ожерелье было из бриллиантов и розовых рубинов с огромным камнем по центру. Маунтджой застегнул его у Лауры на шее, и она, улыбаясь от счастья, потрогала его и сказала:
– Оно прекрасное.
Маунтджой принялся разглядывать девушек: они раскраснелись от возбуждения и едва дышали. Его поразила их юная красота и невинность, и он внезапно почувствовал незнакомое доселе чувство, которое можно было назвать любовью. Они были последними из рода Маунтджой. Старый лорд плотно сжал губы, стараясь не выдать своих эмоций.
– Это драгоценности моей матери, – сказал он охрипшим голосом, – вашей прабабушки. Я думаю, что ей бы понравилось, что я отдаю их вам. Вы удостоены большой чести.
Три пары глаз смотрели на него, и он заметил в них страх и волнение.
– Внимание! – рявкнул он, и они быстро распрямили спины.
Он стал ходить взад-вперед, заложив руки за спину и крутя большими пальцами.
– Я старый солдат, – начал лорд Маунтджой, – и вот как я обычно готовлю себя к бою: сначала глоток виски, потом молитва. Затем рывок – и в бой. Позвольте мне предложить вам то же самое. Только в вашем случае мы заменим виски на глоток шампанского. И всегда помните, что вы принадлежите к роду Маунтджой. – Разливая шампанское, он добавил: – Сначала мы выпьем за тетю Софи, которая сделала невозможное.
– За дорогую тетю Софи, – сказали девушки дружно, поднимая бокалы, затем Лаура подбежала к тете и поцеловала ее.
