ответил: 'Да?'
- Мистер Вестерн? - спросил я, прочитав фамилию, указанную над Колдуэлл.
- Вам кого?
- Мистера Вестерна.
- Вы нажали не на ту кнопку. Он живет этажом ниже.
Переговорное устройство замолчало. Я покинул фойе и, перейдя улицу, пристроился под каким-то навесом у больницы, где меня прикрывал кустарник. Незадолго до полудня она вышла из дома и направилась по Кливленд-стрит. Завернув по Хауленд-стрит направо, исчезла из виду. Она не сделала контрольной проверки. Я снова перешел улицу и вернулся в фойе. Нажал кнопку звонка с фамилией Колдуэлл. Никакого ответа. Я держал кнопку очень долго. Никого.
Дверь в подъезд даже не закрывалась. Я поднялся на второй этаж. Ее дверь была, конечно же, заперта. Я постучал. Никто не отозвался. Тогда я достал маленькую отмычку и приступил к работе. Я сделал эту отмычку сам. Простой крючок из тонкой жесткой проволоки, конец которого напоминает букву Г. Задача состояла в том, чтобы всунуть крючок в замочную скважину, а потом, действуя по наитию, поворачивать, подыскивая нужный угол. Некоторые отмычки, если попасть в щель между зубцами, открывают замок моментально. В более сложных замках нужно сделать несколько поворотов. У К. Колдуэлл был паршивый замок. Я потратил всего тридцать пять секунд, чтобы проникнуть в квартиру. Сделал шаг. Квартира была пуста. Любое помещение несет в себе признаки того, пусто оно или там кто-то есть. Я редко ошибаюсь. И все-таки я вытащил револьвер и начал обход местности.
Квартира выглядела так, будто только и готовилась к инспекции.
Все в идеальном порядке. Жилая комната обставлена а-ля модерн: мебель четких линий, выполненная из пластика и отделанная нержавеющей сталью. У одной из стен высился книжный шкаф с книгами на разных языках. Книги стояли ровно, как в строю. Они не были систематизированы по темам или языкам, но располагались по размеру: самые высокие в середине, сходя к меньшим форматам по краям, так что полки выглядели симметричными. О многих книгах я никогда не слышал, узнал только Гоббса и 'Майн кампф'. На ближнем ко мне конце столика ровной стопкой сложены четыре журнала. Верхний - на одном из скандинавских языков. Бросилось в глаза, что маленькие буквы 'о' в названии перечеркнуты по диагонали. Как будто кто-то сделал ошибку. На дальнем краю красовалась хрустальная статуэтка, с виду напоминающая застывший водяной фонтан. В центре, строго посередине между статуэткой и журналами, расположилась круглая пепельница из нержавеющей стали без каких бы то ни было признаков пепла.
Я прошел в спальню. Она была меблирована в том же стиле. Покрывало на кровати натянуто столь ровно, что, брось на него монету, она отскочит. На белых стенах висели три гравюры Мондриана в блестящих стальных рамках. Четвертая прорезана окном. Все в комнате, за исключением гравюр и серого напольного покрытия, сверкало безукоризненной белизной.
Я заглянул в шкаф. Аккуратными группками в нем разместились юбки, блузки, платья и брюки, сложенные, выровненные по складкам и развешенные по плечикам. Вся одежда серого, белого или черного цветов. На полке выстроились шесть пар обуви. Больше в шкафу ничего не обнаружилось. Ванная слепила белизной, лишь занавес выделялся чернотой, оттененной серебристыми квадратами. Тюбик зубной пасты на раковине являл собой пример аккуратности. Стаканчик для воды был чисто вымыт. В аптечке находились дезодорант от пота, безопасная бритва, расческа, щетка, нитки для чистки зубов, бутылочка касторового масла и женский дезодорант. И никаких признаков косметики.
Я вернулся в спальню, приступил к осмотру комода. В двух верхних ящиках лежали свитера, блузки, конечно же черные, серые и белые, лишь одна бежевая. Нижний ящик оказался запертым. Я снова достал отмычку и с ее помощью проник внутрь. Там нашел только нижнее белье. Пар двенадцать смелых французских бикини нежно-сиреневого, светло-вишневого, изумрудного, персикового и других самых неожиданных расцветок. Здесь же покоились бюстгальтеры 42-го размера, которые по цвету точно соответствовали трусикам. Большая часть была прозрачна и отделана кружевами. Не обошлось и без черного кружевного пояса и трех пар черных чулок в сеточку. А я-то думал, колготки полностью лишили заработка тех, кто занимался производством поясов. Еще я обнаружил набор духов и ночную сорочку.
Но ящик показался мне тяжеловатым. Я прикинул на глаз размер внутренней части, а затем измерил его пядями с внешней стороны. Разница между внешней и внутренней глубиной оказалась значительной. Я исследовал ящик по внутреннему периметру, приглядываясь к стыкам. В одном месте он подался, когда я нажал посильнее. Приподняв крышку, я наткнулся на небольшой арсенал из четырех револьверов, кольтов знакомого мне калибра и десяти коробок патронов к ним. Кроме того, я увидел гранаты, тип которых мне был не известен. Рядом лежала записная книжка, где значились имена людей, ничего мне не говорившие, причем каждое имя сопровождалось адресом. А вот и паспорта. Четыре штуки, и все с одинаковыми фотографиями хозяйки квартиры. Один канадский, второй датский, третий британский, а четвертый голландский. Британский выдан на имя Катарины Колдуэлл. Пара писем на том же скандинавском языке с перечеркнутыми буквами о и кинжал с гравировкой 'США' на лезвии. На письмах стоял штемпель Амстердама. Я записал адрес. Потом просмотрел список из записной книжки. Слишком велик, чтобы переписывать. Адреса включали только названия улиц, без указания городов, некоторые были неанглийские. Мое имя в списке не значилось.
Не встретилось и имя Диксона. Это мог быть список жертв, а может, перечень явочных квартир или имена тех, кто пожелал вступить в ряды 'Свободы'; но не исключено, что это адреса людей, кому в прошлом году были посланы рождественские открытки. Я поставил на место второе дно, привел все в порядок и закрыл ящик.
Осмотр остальной части квартиры существенных результатов не принес. Я узнал, что Катарина предпочитает хлеб грубого помола и фруктовые соки. Она привыкла вытирать пыль под кроватью и диваном, и у нее нет ни радио, ни телевизора. Возможно, на досуге она читает 'Левиафан' или разбивает кирпичи ребром ладони.
Глава 12
Я уже возвращался, держась поближе к больнице и сливаясь с кустами, когда у дома появилась Катарина. Возможно, ее имя не совпадает ни с одним из указанных в паспортах, но легче всего мне было запомнить именно Катарину, и я стал ее так называть. Мне было проще думать о ней, как о человеке с именем.
На Катарине был белый плащ, стянутый поясом, а в руках она держала прозрачный зонтик, который благодаря низко опущенным полям защищал от дождя ее голову и плечи. Из-под плаща виднелись черные брюки и черные туфли. Я попытался угадать цвет нижнего белья. Может, алый? Она вошла в квартиру и больше не появлялась. К ней никто не приходил. Я простоял под дождем еще три часа. Ноги у меня промокли, да и стоять на одном месте было весьма неудобно. Я отправился назад в 'Брутон'.
Вечером я наговорил со Сюзан на шестьдесят три доллара. В стоимость первого доллара вошло сообщение, что Генри связался с Хоуком, который тотчас же вылетел в Лондон. Остальные шестьдесят два доллара ушли на то, чтобы выяснить, кто по кому больше скучает и что мы будем делать, когда Сюз приедет сюда. Она также спросила, не пытался ли сегодня кто-нибудь пришить меня. Я уверил ее, что таковых попыток не предпринималось, при этом Сюзан сказала, что верит в мою честность. Я же счел наилучшим вариантом не упоминать о своих ранах.
Я повесил трубку в самых паршивых чувствах, которые когда-либо испытывал. Разговор по телефону за пять тысяч миль напоминал муки Тантала. Лучше было и не начинать. Как мне кажется, телефонные компании нас обманывают. Уверяют, что большие расстояния - пустяк для тех, кто сейчас не вместе. Эти люди звонят друг другу и чувствуют себя прекрасно. А я - нет. Я испытывал чувство полной опустошенности.
Я попросил принести в номер пиво и сэндвичи. Сев на стул у окна с видом на вентиляционную шахту, принялся читать 'Возрождение через принуждение', ел сэндвичи, запивал их пивом. Все это продолжалось в течение четырех часов. Потом я лег в кровать и уснул.
Наутро Хоук не объявился. Катарина целый день не выходила из дома, может, примеряла белье, опрыскивала себя дезодорантами или занималась еще чем-нибудь. А я снова торчал под дождем, нарядившись в плащ и ирландскую шляпу, и слушал, как хлюпают мои ботинки. Ни один террорист даже носа не высунул. Ни одна душа, которую можно было бы заподозрить в сокрытии даже перочинного ножа, не вошла и не покинула здания. Дождь лил сильный и нескончаемый. Никто не хотел покидать своего убежища. Улица, где жила Катарина, была тихая, и в ее дом вообще никто не заходил. С того места, где я стоял, мне были видны кнопки звонков у входа. К ней никто не звонил. Чтобы убить время, я высчитывал,
