-- Разумеется, в салон, -- соглашается Гейне, -- это я сам ему приказал.
-- ...Потому что, -- нетерпеливо продолжает лакей, -- ни до конторы, ни до ванн, ни тем более до читальной комнаты никакого дела у него быть не может. Однако при совершенной непристойности его костюма...
-- Ах, да, -- словно только сейчас проснувшись, восклицает Гейне, -Рондольфина, взгляните на его панталоны! Кто сшил тебе эти брючки из рыбачьей сети, прозрачное созданье?
-- Синьор, шипы колючих изгородей в Ферраре ежегодно оттачиваются наново специальными садовыми...
-- Ха-ха-ха!
-- ...При совершенном неприличии его костюма, -- нетерпеливо продолжает лакей, по-особенному напирая на это выражение ввиду подошедшей синьоры, на лице коей борется тень внезапного недоумения с лучами вовсе непреоборимой веселости, -- при совершенном неприличии его костюма мы предложили мальчишке, передав через нас требуемое синьором, дождаться ответа на улице. Но мошенник этот...
-- Да, да, он прав, -- останавливает ритора Гейне, -- это я велел ему самолично явиться перед лицо синьоры...
-- ...Мошенник этот, -- уже не владея собой, тараторит запальчивый калабриец, -- пустил в ход угрозы.
-- А именно? -- любопытствует Гейне. -- Как это колоритно, синьора, не правда ли?
-- Сорванец сослался на вас. 'Синьор, -- пригрозил он, -- синьор негоциант в следующие свои проезды через Феррару станет пользоваться услугами других albergo*, если вы, наперекор его воле, не допустите меня до него'.
<* гостиниц (ит.).>
-- Ха-ха-ха! Вот забавник! Каково, синьора! Вы отнесете эту тропическую плантацию... Погодите! -- Гейне, обернувшись, ждет от Камиллы указаний. -- ...В восьмой пока что, -- не дождавшись от нее ответа, продолжает Гейне.
-- К вам покамест, -- слегка краснея, повторяет Камилла.
-- Слушаю-с, синьор. А относительно мальчишки...
-- А ты, обезьяна, во что ценишь ты свои панталоны?
-- Джулио весь в рубцах. Джулио посинел от холода. У Джулио нет другого платья, ни папы, ни мамы нет у Джулио, -- плаксиво хнычет, обливаясь потом, десятилетний жулик.
-- Итак, сколько же, отвечай!
-- Сто сольди, синьор, -- неуверенно-мечтательно, как галлюцинант, произносит подросток.
-- Ха-ха-ха! -- хохочут все: хохочет Гейне, хохочет Камилла, хохотом разражается и лакей, лакей в особенности, когда, вынув бумажник, Гейне достает оттуда кредитку в десять лир и, не переставая смеяться, протягивает ее оборвышу.
Тот молниеносно стреляет цепкою лапою по протянутой бумажке.
-- Постой, -- говорит Гейне. -- Это, надо думать, первое твое выступление на поприще коммерции. В добрый час... Послушайте, камерьере, уверяю вас, смех ваш в этом случае положительно неблагоразумен: он за живое задевает юного негоцианта. И не правда ли, мой милый, ты никогда уже больше при ближайших своих операциях в Ферраре не станешь показываться на пороге негостеприимного 'Торквато'?
-- О нет, синьор, напротив... А сколько дней еще остается синьор в Ферраре?
-- Через два часа я совсем уезжаю отсюда.
-- Синьор Энрико...
-- Да, синьора.
-- Выйдемте на улицу, не возвращаться же нам, право, в этот глупый салон.
-- Хорошо... Камерьере, эти цветы -- в восьмой. Погодите, этой розе надо еще распуститься; на этот вечер сады Феррары поручают ее вам, синьора.
-- Меrсi, Энрико... Черная эта гвоздика лишена всякой сдержанности, сады Феррары, синьор, вверяют вам уход за этим разнузданным цветком.
-- Вашу ручку, синьора... Итак, камерьере, это -- в восьмой. И шляпу мне: она в номере.
Лакей удаляется.
-- Вы не сделаете этого, Энрико.
-- Камилла, я не понимаю вас.
-- Вы останетесь, -- о, не отвечайте мне ничего, -- вы останетесь еще на день хотя бы в Ферраре... Энрико, Энрико, вы выпачкали себе бровь в цветочной пыли, дайте я обмахну.
-- Синьора Камилла, на вашем башмачке пушистая гусеница, я собью ее, -- я отправлю телеграмму домой, во Франкфурт, -- и платье у вас все в лепестках, синьора, -- и буду посылать депеши ежедневно, пока вы не запретите мне.
-- Энрико, я не вижу на вашем пальце обручального кольца; надевали вы когда-нибудь такое украшение?
-- Зато я давно заметил на вашем, Камилла... А, шляпа! Благодарю вас.
V
Благоуханный вечер преисполнил собою все закоулки Феррары и гулкою каплей перекатывался по ее уличному лабиринту, словно капля морской воды, что забилась в ухо и весь череп глухотой налила.
В кофейне шумно. Но тихая, утлая улочка ведет к кофейне. В ней-то и заключается главная причина того, что затаив дыхание окружил ее со всех сторон оглушенный, ошеломленный город; вечер забился в одну из его улочек, и в ту как раз, где на углу кофейня.
Камилла призадумалась, дожидаясь Гейне. Он пошел в телеграфное бюро рядом с кофейней.
'Почему это ни за что не хотел он написать телеграмму в кафе и с посыльным ее отправить? Неужели он никак не мог удовольствоваться простою, официальной депешей? Какая-то крепкая, сплошь на чувстве стоящая связь? Но, с другой стороны, он и совсем бы позабыл о ней, если бы не напомнить ему про телеграмму. И эта Рокдольфина... надо будет спросить о ней. А можно ли? Это интимности ведь. Господи, я точно девочка? Можно, нужно! Сегодня я получаю право на все, сегодня я на все теряю право. Они тебя исковеркали, милая, эти артисты. Но этот... А Релинквимини?.. Какой далекий образ! С весны? О нет, раньше еще; а встреча Нового года?!.. Да нет, он никогда не был близок мне... А этот?..'
-- О чем вы задумались, Камилла?
-- А вы отчего так грустны, Энрико? Не печальтесь: я отпускаю вас. Есть телеграммы, которые пишутся лакеем под диктовку. Отправьте такую депешу домой, вы просрочили только три часа, ночью из Феррары отходит поезд на Венецию, ночью же и на Милан, ваше опозданье не превысит...
-- К чему это, Камилла?
-- Отчего вы так грустны, Энрико? Расскажите мне что-нибудь о Рондольфине.
Гейне содрогается и вскакивает со стула.
-- Откуда вы знаете? Он тут? Он был здесь в мое отсутствие?! Где-он, где он, Камилла?
-- Вы побледнели, Энрико. О ком говорите вы? Я вас спрашивала о женщине. Не так ли?! Или я не так произношу это имя? Рондольфино? Все дело в гласной. Садитесь. На нас смотрят.
-- Кто вам рассказал о ней? Вы получили от него известие? Но каким образом и как дошло оно сюда? Ведь мы случайно здесь; я хочу сказать -никто ведь не знает, что мы здесь.
-- Энрико, никого здесь не было и ничего не произошло, пока вы были на телеграфе. Даю вам честное слово. Но это с минуты на минуту становится любопытней. Их двое, значит?
-- Тогда это чудо! Уму непостижимо... я рассудка лишаюсь. Кто подсказал вам это имя, Камилла? Где вы слышали его?
-- Нынешнюю ночь, во сне. Господи, это ведь так обычно! Но вы все еще не ответили мне, кто такая эта Рондольфина? Чудеса не перевелись на свете -- оставим чудеса в покое. Кто она такая, Энрико?
-- О Камилла, Рондольфина -- это вы!
-- Актер изолгавшийся!.. Нет!.. нет! Пустите!.. не прикасайтесь ко мне!
Оба вскакивают. Камилла вся -- одно движенье бесповоротно стремительного маневра. Их разделяет только столик. Камилла хватается за спинку кресла, что-то встало меж ней и ее решением, что-то вселилось в нее и, как карусель, круговой волной повело кофейню вверх, наоткось... Пропала!.. Сорвать его, сорвать колье...
Той же тошнотворной, карусельной бороздой тронулась, пошла и потекла цепь лиц... эспаньолок... моноклей... лорнетов, в ежесекундно растущем множестве наводимых на нее; разговоры за всеми столиками претыкаются об этот несчастный столик, она еще видит его, еще опирается, может, пройдет... Нет...
