объясняет появление изваяний: они напоминают об учителях, которые вернутся через несколько поколений и вновь откроют свои школы; учителях, которые, на мой взгляд, делают все, чтобы не превратиться в богов. Ну а потом, задолго до того как эта планета окончательно испечется, новая цивилизация созреет и сумеет отправиться к звездам.
Улыбнувшись, Кейтлин отпила из бокала и прикоснулась губами к щеке Бродерсена.
— Разве идея моя неразумна, дорогой мой? — спросила она.
— Что ж… нам остается только гадать, — он шумно поставил бокал на полку со своей стороны. — Но какого черта они в нас стреляли?
— Откуда им знать, кто мы? Никто из нас не напоминал учителей. Мы могли показаться им демонами, вторгшимися в священнейшее из святилищ. Или угодили сразу в две новых разновидности зверя — в смертельно опасных и мясных. Фиделио говорил, что сейчас они делают припасы перед суровой зимой, — для подруг, детей, всех, о ком заботятся. Он мог бы погибнуть в Колесе — от злых рук. Но здесь смерть ему принесла ошибка, порожденная в конечном счете любовью.
— Мы не предвидели этого. Вселенная застала нас врасплох.
— Так будет всегда, Дэн, и ты знаешь это.
Он нервно кивнул, осушил бокал, поставил его и повернулся к ней:
— Пиджин, твои слова заставляют мир вновь мне казаться хорошим.
Они прижались друг к другу — и более ничего. Почувствовав, что напряжение оставило Дэна, Кейтлин уложила его на спину. Он закрыл глаза. Она поцеловала его. Дэн улыбнулся, и она прижалась к нему. Скоро он уснул.
Потом Кейтлин выпила немного виски. Поднялась и стала расхаживать босиком у кровати; пальцы крепко сжаты, на лице не утихающая скорбь. Наконец, поглядев на капитана, она убедилась, что тот крепко заснул, отправилась к приватному интеркому и набрала номер.
Из приемника донесся голос Вейзенберга:
— Да?
— Надеюсь, что не разбудила тебя, — сказала она.
— О нет. Сейчас еще не поздно. — Так могла бы говорить и машина. — В чем дело, Кейтлин?
— Мне бы хотелось переговорить с тобой, если ты не против. Он помедлил.
— Это срочно? Я устал, повеселить тебя не сумею.
— Какое к черту веселье? Оно не входит в перечень твоих обязанностей. Просто мне нужно переговорить с тобой. Ты выставишь меня сразу, как только захочешь.
— Ну, если ты настаиваешь…
— Спасибо тебе, Фил, дорогой. Я буду у тебя через два квантовых перехода.
Выходя, она коротко улыбнулась спящему Бродерсену. В коридоре она столкнулась с Лейно. Взлохмаченный и неряшливый, он шел, дымил марихуаной.
— Добрый вечер, — сказала она.
Тот охватил взглядом ее фигуру. «Пожалуй, пижама действительно тонковата».
— Куда ты направляешься? — спросил он.
— У меня неотложное дело, Мартти, прости. — Кейтлин прошла мимо него. Лейно приподнял было руку, чтобы остановить ее, но тут же опустил. Она подошла к двери Вейзенберга и вошла внутрь. Он это видел.
Заперев за собой, Кейтлин чуточку помедлила. Комнату освещала единственная флюоролампа, светившая на нижнем пределе накала. Погашен был и видеоэкран, способный отразить большую часть знаний человечества. Вейзенберг сгорбился в темноте, свесив руки по бокам кресла, опустив подбородок на грудь.
Голову он поднимал буквально в несколько приемов.
— Привет. Хочешь чего-нибудь?
— Ага, но крепкого не надо. Не вставай, Фил. — Она взяла кресло и пододвинула его, так, чтобы сесть напротив инженера.
Вейзенберг опустил глаза.
— Прости, но я ведь предупреждал тебя о том, что устал.
— Устав по-настоящему, ты бы сейчас храпел, — она наклонилась вперед и взяла его руки в свои; теплота соприкоснулась с холодом.
— Что случилось?
Он выдавливал из себя буквально по слову:
— Разве ты не скорбишь о погибшем Фиделио?
— Скорбишь — это слишком слабо сказано.
— Ну тогда считай, что я… оплакиваю нашего второго спутника. — Вейзенберг чуточку поежился. — И не хочу, чтобы ты поднимала из-за этого шум. Просто у меня нет твоей способности… — он умолк.
— Какой способности? — спросила Кейтлин мягким, но требующим ответа голосом.
Он глотнул.
— Прошу… пойми меня правильно… не хочу оскорбить тебя, я не думаю, что ты… воспринимаешь… не так глубоко… быть может, и глубже… но у тебя есть… твой дар… ты придумываешь песни и… изгоняешь ими… самую худшую боль… как это было на похоронах Сергея… так? — Он глотнул. — Я хотел бы услышать ту песню снова. Это поможет.
— Нет, Фил, — сказала она. — Я не буду оплакивать Фиделио. Вздрогнув, он поглядел на нее.
— И это правильно, понимаешь, — объяснила она. — На самом деле я не знала его. И никто из нас, кроме летавших на «Эмиссаре». Из них ближе всех была к нему Джоэль Кай, но сколько она знала на самом деле? И что могу рассказать о нем я? Лишь часть событий. И ничего, что касается именно его. Фиделио достоин большего, чем поверхностная песня.
— Я не вполне понимаю тебя. Губы Кейтлин дрогнули.
— Ну что ж, ты не бард. А мы странные люди.
Опустив его руки и пристально глядя прямо в глаза, она откинулась назад и сказала:
— Подумай вот о чем. Ты не дрогнул, когда из жизни ушел Сергей, а ведь он давно стал твоим товарищем и был человеком — существом тебе вполне понятным. Честь и память Фиделио, но мы не были близки с ним. Это вещь немыслимая, и он тоже не был близок нам. Да, мы можем оплакать его, — я воспользуюсь твоим словом, Фил. Но не стоит горевать, вот что я хочу сказать тебе.
Он вздрогнул и поджал губы.
— Полегче, дорогой, полегче, — сказала она. — Чего бояться? И стесняться тоже? Сегодня в тебе что-то надломилось, и я, кажется, знаю, что именно.
Тоненькое облачко гнева окутало его.
— Видишь ли, возможно, ты хочешь хорошего, но у меня нет сил на светские разговоры. Прости меня, но я хотел бы лечь.
Она подняла ладони и усмехнулась:
— Прошу вас пользоваться языком моей профессии, Филипп Вейзенберг. Я занимаюсь не светскими разговорами. Я просто хотела сказать, что знаю причину твоей беды, и она делает тебе честь.
Пытаясь возразить, Вейзенберг открыл было рот и осекся. Кейтлин продолжала говорить самым серьезным тоном, вновь взяв его за руки:
— Теперь, когда Пандора подвела нас — и самым мрачным образом, — когда нам снова приходится продолжать свою дикую охоту, вдруг оказалось, что ты более не способен на это. А ты был нашей башней, опорой… силой — ровной, спокойной, более надежной, чем даже Дэн. Быть может, никто не плакал у тебя на плече и не плачет, хотя меня не удивит, если это окажется иначе — но ты был полон отваги и здравого смысла, что помогало нам превыше всякой меры. Ты никогда не занимал уверенности у нас. А сам наделял ею очень ненавязчиво.
— Ну а кто давал тебе?
— Но теперь, когда надежда вновь увидеть столь дорогих тебе родных оставила тебя…
Кейтлин поднялась и склонилась над Вейзенбергом, обняв его за плечи. Тот напрягся и попытался сбросить ее руки. Она не уступила. Локоны ее рассыпались по его белой форменной куртке.
И вдруг он рывком обнял ее, припал лицом к мягкой груди и зарыдал.
