власть, которая до сих пор принадлежала им на законных основаниях, ими же самими и попранных.[74]
Тут же необходимо добавить, что конец этой истории еще раз показывает, что триумф беспоряка не может длиться вечно: династия Maurya не пережила Ашоку; будучи всего лишь творением одного человека и не поддерживаемая ни одной реальной традиционной силой, способной гарантировать ее постоянство, по крайней мере относительное, эта династия была эфемерной, как, собственно, все, что не отражает ничего высшего в индивидуальном. Что же касается Буддизма, то после падения власти Ашоки, на время правления которого пришелся его расцвет, влияние Буддизма очень быстро свелось практически к нулю; более того, вряд ли стоит говорить, что даже в эту эпоху наивысшего расцвета влияние Буддизма распространялось далеко не на всю Индию, как часто принято считать на Западе, где охотно преувеличивают важность этого гетеродоксального учения, возможно, в силу более или менее осознанной симпатии к его основным тенденциям.
По прошествии нескольких веков Буддизм был полностью вытеснен из страны, ставшей его колыбелью, он исчез, оставив после себя лишь покинутые храмы;[75] одним лишь усилием традиционного разума Индия вновь возвращается к брахманизму; таким образом, с доктринальной точки зрения, последнее слово осталось за ортодоксальной силой, а с точки зрения социальной — за духовным владычеством. Что же касается других стран, в которых Буддизм получил распространение, то на их территории он смог удержать свои позиции лишь видоизменившись почти до неузнаваемости и в каком-то смысле утратив свой гетеродоксальный характер; это «исправление» произошло вследствие замены ряда собственно буддистских форм традиционными элементами, и в некоторых случаях, как, например, на Тибете, происхождение этих элементов было именно брахманическое: бесспорно, судьба сыграла странную шутку с учением, порожденным антитрадиционной и антибрахманической революцией, и этот факт еще раз доказывает, что в мире нет силы, которая в итоге оказалась бы выше истины.
С другой стороны, события, о которых мы только что рассказали, напоминают еще об одной достойной внимания вещи: за всю историю Индии было предпринято лишь три попытки ее политического объединения и все три были «не-индийскими» по своей сути. Первая попытки принадлежала Ашоке, который опирался на Буддизм, две остальные представляли собой иностранное вмешательство: монгольской империи — в древности и Англии — уже в наше время. Эти три попытки объединяло абсолютное непонимание истинной природы индийского единства, которое в первую очередь является единством традиционным, то есть духовным и вневременным, и в силу этого гораздо более реальным, действенным и стабильным, чем внешнее единство, навязываемое «централизованными» правительствами. Это также еще раз говорит о том, что временная «централизация» в рамках какой-то цивилизации является, как правило, следствием конфронтации с духовным владычеством, влияние которого пытается нейтрализовать, заменяя его своим, светская власть; подобная ситуация сложилась в свое время и в Европе в связи с конституцией «национальностей»: вот почему «феодальная» форма, в рамках которой Кшатрии могут наиболее полно осуществлять свои естественные социальные функции, является в то же время и наиболее подходящей формой для регулярных организаций любой традиционной цивилизации.
Глава 7
Иногда говорят, что история повторяется. На наш взгляд это в корне ошибочное мнение, ибо в мире нет ни двух людей, ни двух событий, которые были бы абсолютно идентичны — в противном случае, совпадая во всех отношениях, они настолько сливаются, что в итоге перед нами предстают не два отдельных, а одно и то же событие, не два различных, а один и тот же человек.[76] Повторяемость идентичных возможностей заключает в себе некое противоречие, а именно идею об ограниченности всеобщей и универсальной возможности, которая, как мы уже самым подробным образом объяснили ранее,[77] позволяет опровергать такие теории, как теория «реинкарнации» и «вечного возвращения». Существует также прямо противоположное, хотя и не менее ошибочное мнение, согласно которому все исторические факты рассматриваются как не имеющие ничего общего и абсолютно не схожие между собой. Истина как обычно находится где-то посередине: всегда есть сходство в одном отношении и отличие в другом. Равно как и в природе, во всех областях жизни существуют некие типы, другими словами, некие явления, которые являются выражением одного и того же закона в разных обстоятельствах. Именно поэтому встречаются сходные ситуации, которые, если, отбросив различия, принимать во внимание лишь моменты сходства, могут вызвать иллюзию повторения. В действительности различные исторические периоды ни при каких условиях не могут быть идентичными, между ними, как собственно и между космическими циклами или же человеческими состояниями, можно лишь находить сходство или же проводить аналогии; и как отдельные люди в силу определенного «набора» модальностей, свойственного их природе, так и целые народы и цивилизации могут проходить через сходные этапы развития.
Таким образом, как мы уже отмечали выше, несмотря на очень большие различия можно найти бесспорное сходство (что возможно еще никогда не делалось) между социальным устройством Индии и социальным укладом средневекового Запада. Между кастами в Индии и классами на Западе существует отнюдь не полное совпадение, а лишь сходство, которое тем не менее является очень важным, поскольку оно с полным на то основанием может служить доказательством того, что все истинно традиционные социальные институты, имеют одну и ту же основу и различаются в сущности лишь внешними признаками, появляющимися в процессе адаптации к определенным условиям времени и места. Однако, просим отметить, что вышесказанное отнюдь не подразумевает того, что мы придерживаемся теории, согласно которой в ту эпоху произошло полное заимствование Западом индийских традиций, что само по себе представляется маловероятным; мы лишь хотим сказать, что на лицо факт двойного приложения одного и того же принципа, и, в сущности, лишь это имеет значение, по крайней мере, с той точки зрения, которую мы изложили выше. Тем самым мы еще раз возвращаемся к вопросу об общем источнике, искать который имеет смысл лишь обратившись к далекому прошлому. Этот вопрос имеет прямое отношение к вопросу о связи и последовательности различных традиционных форм, начиная с великой первоначальной традиции, и представляет собой, как это не трудно понять, очень сложную и многогранную проблему. Мы указываем здесь на такую возможность лишь потому, что не думаем, что можно найти объяснение столь полному сходству вне последовательной и регулярной передачи традиции, а также потому, что в период средневековья мы встречаем множество других сходных черт, ясно указывающих на то, что в то время на Западе еще существовала тесная связь, очевидная, по крайней мере, для некоторых, с истинным 'центром мира', единым источником всех ортодоксальных традиций, которая к сожалению, была утрачена в современную эпоху.
В европейской истории, начиная со средних веков, мы также находим аналогии восстанию Кшатриев. Наиболее четко это проявляется во Франции, где начиная с Филиппа Красивого (которого без сомнений можно считать одним из первых «авторов» искажения традиции, характерного для современной эпохи), королевская власть стремится к независимости от духовного владычества, сохраняя чисто внешне видимость изначальной подчиненности, примером чего, в частности, является процедура коронации. «Законники» Филиппа Красивого были уже задолго до «гуманистов» эпохи Возрождения истинными предтечами «секуляризации». Именно в эту эпоху, то есть в начале XIV века, происходит разрыв западного мира с истинной традицией. В силу различных причин, перечисление которых заняло бы сейчас слишком много времени и которые, собственно, были уже изложены нами ранее,[78] мы считаем, что именно гибель ордена Тамплиеров стала отправной точкой этого разрыва. Напомним только, что именно тамплиеры служили связующим звеном между Западом и Востоком; на Западе же, в силу своего двойственного религиозно-военного характера, орден Тамплиеров стал средством единения светского и духовного начал, более глобально эту двойственность можно рассматривать как знак максимальной близости к общему источнику двух властей.[79] Можно, конечно, попытаться возразить, что этот разрыв, вершившийся по воле короля, был реализован, по крайней мере, с согласия Папства; на самом же деле, он был навязан Папству, что отнюдь не одно и то же. Таким
