– Сударыня, я сожалею, но королева своим приказом повелела группе матрон подвергнуть вас осмотру, дабы убедиться, что вы не беременны. Если это так, то вам будет сохранена жизнь, поскольку ее величество не может дать разрешения на убийство невинного дитя.
Я гляжу на него в изумлении:
– Сэр Джон, последний раз я встречалась с мужем в ноябре, да и то на людях. Я знаю, что я не беременна.
– Простите, но приказы королевы нужно выполнять. Если обнаружится хоть какая-то вероятность беременности, вас пощадят. Ее величество предоставляет вам последний шанс.
– Что ж, тогда я подчинюсь, – удрученно говорю я. – Но это будет напрасной тратой времени.
Я лежу на кровати, подняв юбки и раздвинув ноги, не в силах поверить, что напоследок, чуть ли не в час моей смерти, меня еще подвергают такому унижению. Вокруг стоят четыре серьезные и вежливые матроны, все бывалые матери и бабушки. Они осторожно ощупывают меня внутри и надавливают на живот. Они задают мне вопросы. Когда я последний раз делила постель с мужем? Когда были последние месячные? Мягкие ли у меня груди? Они добры ко мне и знают свое дело, но сейчас для меня все это совершенно лишнее, и, как я и предсказывала, напрасное. Я не беременна.
Одернув юбки и приведя себя в порядок, прошу позвать коменданта.
– Гилфорда уже взяли?
– Нет, сударыня, но скоро возьмут.
Я занимаю свое место у окна, как обещала, и вскоре вижу, как какие-то люди выходят из Бичем-тауэр. Это ведут под стражей Гилфорда. С залитым слезами лицом, он смотрит на меня и поднимает руку в прощальном приветствии. Я отвечаю ему печальной улыбкой.
– Иди с Богом, – беззвучно произношу я. Не знаю, понимает он или нет, но, кажется, пытается держаться. Возле Белого Тауэра его ждет компания молодых людей, среди которых я узнаю нескольких его приятелей. Совсем недавно он кутил с ними в лондонских тавернах, беззаботный зеленый юнец, желающий показать себя мужчиной. Теперь они пришли поддержать его в последний час. Я смотрю вслед печальной маленькой процессии, которая двигается в сторону Тауэр-хилл и скрывается из виду. Внутренне я молю Господа придать Гилфорду мужества и умереть достойно.
Затем заставляю себя перевести взгляд на эшафот на Тауэр-грин. Он покрыт черной материей и усыпан соломой, но плахи на нем не видно. На лужайке пока безлюдно. Сэр Джон говорил мне, что моя казнь пройдет тихо и присутствовать будут только приглашенные, число которых строго ограничено. Сейчас они, наверное, на Тауэр-хилл, наблюдают за казнью Гилфорда, думаю я. А когда там все закончится – я молю, чтобы это было скорее, – настанет и моя очередь. Ожидание становится невыносимым.
Вдруг появляются два человека, спешно направляющиеся в сторону Тауэр-грин. На них черные бархатные мантии, длинные белые передники и черные маски с щелями для глаз. Тот, что впереди, несет топор. Я знаю, что это палач и мой час пробил.
Мои глаза расширяются от ужаса – я вижу, как тащат обратно повозку, на которой лежит тело Гилфорда. Я вижу его торс, обернутый в окровавленную материю, и рядом с ним круглый предмет, обмотанный тряпкой в красных пятнах. Когда повозка проезжает, я не могу сдержать слез. Он был пустой юнец, но было в нем и что-то хорошее, и он не заслужил этого.
– Ах, Гилфорд, Гилфорд, – всхлипываю я. – О, горечь смерти!
Толпа народу приближается к Тауэр-грин. Осталось совсем мало времени. Я беру молитвенник и пытаюсь сосредоточиться на отрывке, который выбрала для свой отходной молитвы. Но пока слова прыгают у меня перед глазами, я слышу шаги на лестнице, и дверь распахивается.
– Пора, миледи, – тихо произносит сэр Джон Бриджис.
Позади него стоит доктор Фекенэм, который смотрит на меня с глубоким состраданием. Крепко держась за руку коменданта, ибо мои ноги внезапно ослабли, я спускаюсь по ступеням и выхожу на улицу, в сопровождении миссис Эллен и миссис Тилни, беззвучно плачущих в свои носовые платки. Но мои глаза, слава богу, сухи, и я медленно подхожу, надеясь, что с достоинством, к эшафоту. Я решила, что зрители, среди которых я узнаю членов Тайного совета и вельмож, некогда сидевших со мной за одним столом, будут потрясены моей выдержкой.
У подножия эшафота я мельком замечаю открытый гроб, стоящий на траве, и на мгновение останавливаюсь.
– Не бойтесь, Джейн. Я буду с вами до конца, а Господь будет с вами всегда.
Это придает мне мужества подняться по ступеням, опираясь на руку сэра Джона, а затем отпустить ее и встать, держась за ограду, чтобы обратиться к толпе. Я произношу речь в почтительной тишине.
– Добрые люди, я пришла сюда, чтобы умереть, ибо по закону осуждена на казнь. – Мой голос отчетливо и звонко раздается в морозном воздухе. – Я совершила преступление против ее величества королевы, в чем и сознаюсь. Но видит Бог, я не хотела участвовать в этом злодеянии. Я невиновна перед Господом и вами, добрые христиане.
Я умолкаю. Сердце бьется так тяжело, что я едва перевожу дух, и голова идет кругом. Невольно содрогнувшись и сцепив руки, я продолжаю:
– Призываю вас всех в свидетели того, что умираю я как добрая христианка. – С этими словами я оборачиваюсь к доктору Фекенэму, зная, что он поймет, что я имею в виду. В ответ он печально улыбается.
– А теперь, добрые люди, – заканчиваю я, – пока я еще жива, прошу вас помолиться вместе со мной.
Я снова оборачиваюсь к аббату, указываю ему помеченную страницу в молитвеннике и спрашиваю:
– Прочитать мне этот псалом? – Я тут же жалею о том, что спросила, ибо от горя он не может ответить. Несколько мгновений длится неловкое ожидание, и затем я слышу его шепот:
– Да, Джейн.
И я, опустившись на колени, читаю по-английски девятнадцать строк псалма Miserere mei Deus.[21] Закончив, я поднимаюсь и обнимаю священника, целуя его в обе щеки, удивляясь про себя, что мое последнее в этом мире утешение я получаю от католика.
– Да воздаст вам Господь за доброту вашу ко мне, – вырывается у меня, и затем я прибавляю, со своей обычной прямотой и бестактностью: – Хотя я непременно должна вам сказать, что я желала ее меньше, чем этой ужасной смерти.
Глаза старика полны любви. Мы отлично понимаем друг друга.
С формальностями почти покончено. Пора готовиться.
Палач
Всякий раз, исполняя казнь, я не устаю удивляться тому, как чинно, церемонно это все начинается, со всеми протоколами, как их любят величать, а под конец оборачивается кровавой бойней. Такое со мной постоянно, хотя я горжусь, что хорошо исполняю свою работу и не терзаю бедняг, как иной растяпа. Больше всего, как я слыхал, досталось этой злополучной леди Солсбери, еще во времена старого короля. Главный палач тогда болел, а его заместитель был совсем неопытный. Гонял старушку вокруг плахи, рубя ее куда ни попадя. Сделал из нее отбивную.
Хотя не стоит тут особо переживать. В конце концов, это просто работа. Нет, конечно, в ней свои особенности. Легче всего повесить. Потрошить я тоже умею быстро и ловко, но отрубить голову – это искусство, и я в нем мастер, как я сам считаю. В свое время я отрубил немало голов, и всегда удачно. Много всякого народу прошло у меня через эшафот, от великих – вроде герцогов Сомерсета и Нортумберленда, до совсем простых ребят, как те, что впутались в недавний мятеж, который только что усмирили, да попались. Боже, мы с ног валимся – столько их пришлось перевешать в последние дни.
А теперь еще это. Двоих нужно оприходовать за сегодняшнее утро. Тот бедный малый так рыдал, что слова не мог выговорить. Но сейчас все по-другому. Такого я еще не видел. Какая-то девчушка, козявка просто. Как увидел ее – так и вздрогнул: милая, скромная, идет в своем черном платье. Такая и мухи не обидит, не говоря уж, чтобы пойти на государственную измену. Послушать коменданта – хотя, конечно, он языком не треплет, – так, по его мнению, тоже выходит, что невиновна. Он, похоже, сильно из-за нее расстроен и велел мне сделать все быстрее. Что ж, если кто ей тут и поможет, так это я.
Да, в храбрости ей не откажешь. Я уж всякого навидался, и при своей молодости она очень спокойная и
