— Все-таки кто же он?
— Маляр, — сказал Макс.
— Врешь! — сказал Петя.
— Нет, ей-богу, маляр, — сказал Макс, сося несуществующий леденец. Цеховой малярного цеха. Не веришь? Спроси кого хочешь. Цеховой малярного цеха Пешков.
— Будет врать! Маляры вовсе не такие.
— Маляры разные.
— Если маляр, то что же он тут делает, в Италии?
— Живет.
— А почему не в России?
— Потому что потому — оканчивается на «у».
В интонации, с которой была сказана эта общеизвестная фраза, Пете почему-то послышалось нечто напоминавшее Гаврика, Ближние Мельницы, Терентия, Синичкина — словом, все то, что было для него навсегда связано с волнующим понятием «революция» и что вдруг снова неожиданно возникло перед ним здесь, в Неаполе, сегодня, в виде этих остановившихся вагонов трамвая, бушующей толпы, звона стекол, револьверных выстрелов, зловещих, иссиня-черных перьев на шляпах берсальеров, флагов, портретов и, наконец, в виде человека с якорем на руке, в котором он узнал потемкинского матроса. Петя хотел расспросить Макса о том, как попал сюда Родион Жуков, узнать, кто такой господин в пенсне, и вообще что они здесь все делают, но в это время подошли к почте.
— Давай свою корреспонденцию, — сказал Макс.
— Это еще зачем? — подозрительно спросил Петя.
— Давай, давай! Некогда мне с тобой возиться. Куда посылать?
— Открытку — тете в Одессу, а письмо — в Париж.
— В Париж?
— Ага!
— Тогда мы его отправим экспрессом.
— Как это — экспрессом? Я не понимаю…
— Деревня! — делая сосущие звуки языком, сказал Макс. — Экспрессом это значит экспрессом. Ну, в общем, курьерским поездом. Прямым сообщением. Папа всегда отправляет в Париж экспрессом. Давай письмо.
Немного поколебавшись, Петя вынул из кармана довольно уже помятый конверт. Макс его схватил, побежал к окошечку и быстро, хотя и шепеляво, залопотал по-итальянски.
— А деньги? — крикнул Петя, но Макс в ответ только несколько раз лягнул ногой: дескать, не мешай.
Через две минуты он вернулся к Пете и протянул квитанцию.
— А деньги? — повторил Петя.
— Чудило, я этих писем каждый день штук пятнадцать отправляю, и у меня — во! — видал, сколько марок? — Он вынул из кармана горсть почтовых марок. — Когда я гощу у папы, я у него всегда отправляю письма. А ты откуда знаешь Владимира Ильича?
— Какого Владимира Ильича? — удивился Петя.
— Ленина.
— Какого Ленина?
— Который живет в Париже, улица Мари-Роз. Ульянова. Я прочитал на конверте адрес. Ты ведь ему письмо посылаешь?
— Ну да! — сказал Петя. — Ульянову. Но это не от меня письмо.
— Так тебе папа поручил?
— И не папа. А мне его дал в Одессе один человек… В общем, поручили одни люди… — Петя невольно покраснел.
Макс понимающе закивал лобастой головой:
— Понятно, очень понятно. Да ты на меня не смотри так подозрительно. Мы сами часто посылаем Ульянову… То есть отец мой пишет, а уж посылаю я. И тоже всегда экспрессом. А теперь говори, где живешь?
— В гостинице «Эспланад-отель».
Макс наморщил лоб, отчего стал еще больше похож на отца.
— Ну, это, кажется, не так далеко отсюда. Пойдете прямо, дойдете до фонтана, свернете налево, и там через два переулка будет ваш отель. А пока арриведерчи, мне надо бежать.
И, наскоро пожав руку Пете и Павлику, Макс перешел улицу, повернул и скрылся за углом, где в нише стояла раскрашенная статуя мадонны, убранная цветами и лимонными ветками с маленькими недозревшими плодами.
24. ВЕ3УВИЙ
— Ну, а теперь давай, — сказал Павлик, кряхтя и потирая колено.
— Что?
— Давай! — повторил Павлик и даже протянул руку. — Давай половину лиры.
— Не понимаю, какой?
— Итальянской. Которую папа дал на марку, а ты сэкономил и теперь хочешь зажилить.
— Ах, вот что? Ну, это, брат… — И Петя поднес к лицу Павлика кулак с пальцами, сложенными особым, весьма обычным образом.
— Тогда ты мошенник, — сказал Павлик и вдруг довольно жалко захныкал, поглядывая вокруг сухими каштановыми глазами.
— Замолчи! — зашипел Петя. — На нас уже обращают внимание итальянцы.
— И пусть обращают! Пусть все видят, какой ты мошенник! — И Павлик заплакал еще жальче.
Петя испугался.
— Ладно, — сухо сказал он. — Если ты такая свинья, то пожалуйста. Только надо сначала разменять.
— Не надо менять. Давай сюда лиру, я тебе дам сдачи пятьдесят чентезимов. — И Павлик, порывшись за пазухой, нашел на ощупь и вынул небольшую серебряную монетку.
— Павел, откуда у тебя деньги? — строго спросил Петя голосом Василия Петровича.
— Я их выиграл в Ионическом море у повара! — с оттенком гордости ответил Павлик.
— Сколько раз я тебе повторял, чтобы ты никогда не смел играть в азартные игры, скверный мальчишка!
— А сам? А кто у папы с вицмундира содрал все пуговицы?
— Так я же тогда был маленький.
— А я теперь маленький, — рассудительно заметил Павлик.
— Но довольно подлый, — ядовито закончил Петя. — Смотри, я все про тебя расскажу отцу!
— И навсегда будешь ябеда! — захлебываясь от восторга, проговорил Павлик.
— Джелато! Джелато! Джелато! — раздался в это время божественный тенор итальянского мороженщика, и мальчики увидели сундук, такой же зеленый, как у мороженщиков в Одессе, но только гораздо длиннее, расписанный видами Неаполя, и не на двух колесах, а на четырех.
Братья переглянулись, и в тот же миг между ними восстановились прочный мир и самая нежная дружба, основанные на страстном желании нарушить категорическое требование отца никогда ничего не покупать на улице и тем более не брать в рот без разрешения старших.
В одно и то же время они прочитали в глазах друг друга жгучий вопрос: но что же делать, если нет под руками взрослых? И вполне резонный ответ на этот вопрос: если нет взрослых, обойдемся без взрослых.
Петя как знаток итальянского языка выступил вперед и уже приготовился произнести фразу,
