— Слушай! — не выдержал мистер Тутай. — Давай-ка дальше я поведу, а?
Я остановил машину у обочины.
— Извините, я действительно не в себе, — покачал я головой над рулем после недолгой паузы.
По стеклу бодро и назойливые размазывали капли дворники.
— Я заметил, — брякнул он, распахнул дверь в дождь, вытащил ноги и, дважды качнувшись, вырвался с низкого сиденья и больше не сказал ни слова, хмуро и сосредоточенно руля до самой тетушки.
Я немного обиженно сквозь зигзагообразные струйки на боковом стекле уставился на плывущие за окном высокие травы и вернулся к утренней ссоре, после которой она ушла к Монике, бросив меня в затхлом лондонском одиночестве.
Как-то раз она рассказывала мне, что заперлась в лицее в кабинке туалета и не могла отпереть замок. Она сидела там часов пять, сгорая от бессилия и стыда, тихо плакала до тех пор, пока техничка не освободила ее. Она рассказывала мне это в нашу первую ночь, таким шепотом, каким посвящают только в самые сокровенные тайны, завеса которых приоткрывается только раз. Рассказывала, мысленно переносясь в томительные часы того незабвенного одиночества. С этого в ее жизни и началось все самое, по ее словам, зловещее, необъяснимое, и похоже, что смерть сестры не оказала на ее душу столь тлетворного воздействия, как злосчастная кабинка школьного сортира.
— Ты знаешь, я сидела там, и мне казалось, что все это, конечно, когда-нибудь кончится, но вместе с тем какая-то частица меня останется здесь навсегда. Я так думаю, что ад это и есть возвращение навечно в самую гнусную и самую неблагородную минуту прожитой жизни. Почему ты смеешься? Перестань! Я так и знала, что даже ты не способен меня понять.
Она плоть от плоти меланхолическая принцесса, заточенная в башне. И ты утрачиваешь с ней всякую связь, как только перестаешь быть банальным рыцарем на банальном белом коне.
Стукнувшись при непредвиденном толчке головой о боковое стекло, я машинально перевалился на плечо водителя и, прикрыв лицо рукой, залился накопившимися у меня где-то в горле слезами.
Ах, бедный мой мистер Тутай! Простите и не удивляйтесь, но сегодня вы для меня не говорящая книга в кожаном переплете, а всего лишь безмолвный носовой платок. Пеняйте на себя, ибо, честное слово, ничего не произошло, точнее, именно этого не произошло, если бы я сидел за рулем.
— Простите, ради всего святого, простите! — прогнусавил я хрипловатым голосом и начал протяжно сморкаться в бумажный платок.
Умница Тутай не проронил ни слова, запустил двигатель и покатил меня в распахнувшуюся, как ворота, новую жизнь.
— Начни, в конце концов, здоровый образ жизни! — бодро призвал папа из далекого Томска. — Возьми пример хотя бы с меня: начни бегать, голодать каждый понедельник и четверг, начни пить мочу по утрам.
— Пап, ну перестань. А говно на мозоли намазывать не посоветуешь?
— Ну что ты как всегда? Будь взрослее! Ведь все это давно испытано и обосновано с научной стороны. Даже в инструкциях британского спецназа написано, что моча незаменимое средство для лечения и профилактики грибковых заболеваний.
— А обязательно использовать человеческую? Честное слово, я бы лучше бы попросил помочиться в стакан какую-нибудь ну белочку или зайца, что ли, все же лучше, чем человечью, даже свою…
— Зачем же свою? Что, разве у тебя нет любимой девчонки! Ведь если девочка твоя, разве в ней может быть что-нибудь для тебя противное? Тем паче, если организм молодой, то польза из него так и хлещет!
— Ну хорошо, ладно, пока, — приготовился я повесить трубку. — Сейчас возьму баночку, пойду подстерегать в подворотне младшеклассницу, чтобы она мне ее до краев наполнила. Только как я это потом буду в Скотленд-Ярде объяснять?
— Ну уж постарайся как-нибудь. Там ведь тоже не дураки сидят. Про спецназ им расскажи, они и не слыхали небось. Главное, чтобы полония там не было.
— Где?!
— В баночке.
— Ладно, ладно, давай, пап, пока.
Я положил трубку, думая о том, что в нашем роду к старости все немного сдвигаются, и тут же вспомнилась мне история бабушки о том, как кончил наш знаменитый прадедушка, тоже любитель нестандартных видов оздоровления. Каждую ночь с пятницы на субботу наш предок — директор Мариинской гимназии выворачивал наизнанку старый мужицкий тулуп, надевал прямо на кальсоны валенки, подбитые подковами, и мчался куда-то за реку в поля, наводя ужас на собак и жителей окрестных избушек.
Вот и мне сейчас самое время заняться полевым скаканьем или пропустить стаканчик-другой девичьей мочи — потому что если я залезу в бар и глотну ячменной или можжевеловой мочи, то меня и через неделю не остановят. И тогда кто знает, чем все это кончится?
Рассказывали, что в конце жизни мой прапрадед стал горьким пьяницей и погиб ранней весной при переходе через Томь. Цепляясь за ломкий апрельский лед, учитель читал себе отходную и, охая, подвывал «иже во Христа крестихтеся».
Не знаю, как у вас, но у меня в таком состоянии есть три железных правила: не смотреть и не слушать ничего вроде психоделики, не читать ничего уморительного, так как после этого еще хуже накатывает. И тупо не пить. Лучше всего с кем-нибудь болтать, где-нибудь бродить, не важно где, по городу или за городом, главное только глазеть во все стороны. Если последнее получается, значит, еще не все упущено и все помаленьку склеится.
Мы, выслушивая жалобы на здоровье, проглотили безвкусные комки каши у тетушки и покатились обратно в приятный дом литературного затворника. Там мы разожгли камин, плеснули коньячку в пузатые бокалы-аквариумы и потягивали из них весь вечер, мирно беседуя обо всем, что никак не касается моей уходящей корнями в Краков трагедии.
Мы с моей новоиспеченной женой снимали двухкомнатную квартиру в центре Кракова, на улице Кармелитской. Аренда жилья в Кракове всего в полтора раза дороже, чем в Томске, а средние заработки выше примерно в три раза. Каждый вечер мы выходили погулять по Старому городу (так называется исторический центр), где круглые сутки суетятся туристы, битком набиты пабы и рестораны, а на площади ежедневно происходят какие-нибудь акции и представления. Помню, как однажды на площади устроили марш такс, во время которого через площадь широким строем под гвалт аплодисментов и хохот прошествовало несколько тысяч собак породы такса. При этом возглавлял марш один из лучших духовых оркестров Шотландии. Зачем и кому это было надо, неизвестно. Но получилось невероятно эффектно и весело. Марш походил на чудовищное нашествие грызунов с маленькими дрожащими хвостиками.
— Яки бльади! — взволнованно воскликнула моя жена, когда увидела строй шотландцев в национальных юбках.
— Дорогая, ну что ты? Как тебе не стыдно? — укорил я, но тут же сообразил, что то, о чем я подумал, по-польски звучит как «курвы», а «бльади» означает всего лишь прилагательное «бледные». Соответственно, «яки бльади» значит не более чем «какие бледные».
Многие польские слова звучат как русские, но имеют совсем другое или противоположное значение. Например, слово «убирайся» означает «одевайся», а польское слово «запоминать» означает «забывать». Некоторые слова просто невозможно произнести без смеха. Например, «кроссовки» по-польски называются «адидасами». «Женская прелесть» звучит как «кобеца урода». Так я часто называл свою супругу. Правда, она не понимала, почему меня это так радует.
Так вышло, что среди друзей в Кракове у меня сразу было больше англичан, чем поляков. Англичане вообще полюбили Краков, и живет их там великое множество, так же как и поляков в Лондоне. В окрестностях Старого города, наверное, половину съемных квартир занимают англичане. Они часто покупают себе жилье в старинных кварталах. Квартира, которую снимали мы, тоже принадлежала одной из жительниц Лондона.
Вообще, практически половина поляков живет и работает за границей. Эмиграция поляков носит характер национального бедствия. Только в одном Лондоне трудится более миллиона поляков. И надо сказать, что за границей поляки очень противные. Совсем не похожи на тот милый истово католический
