отзываясь в бездонном небе. Северный полурассвет был морозный и безветренный.
Первое, что пришло мне в голову, когда я оказался под гнетущей конструкцией, это то, что я дурак и что нужно было выйти под мост с муляжом. Вдруг меня еще раз арестуют. Но было уже поздно, и я стал делать одну за другой фотографии в ночном режиме, как меня научил Кеннет в Бристоле.
Сделав около полусотни снимков, я вскарабкался по насыпи к шоссе, осилив крутой заснеженный подъем, и пошел по пешеходной части моста, время от времени заглядывая в пропасть за перилами. Я шел очень долго. Поднялся ветер, он замораживал слипающиеся глаза и резал и колол щеки как кинжалами. Минут через десять меня напугала «Газель», медленно проехавшая по бледному обледенелому асфальту. Наконец я увидел лестницу, обнесенную скелетом из полукруглых металлических реек. Интересно, зачем делают эти ребристые туннели вокруг лестниц? Наверное, чтобы человек сильнее переломался в момент падения.
Сделав пару фотографий со стороны, я посмотрел на лестницу сверху. На входе лаз был опутанный паутиной из ржавой колючей проволоки. Я сфотографировал преграду, закинул аппарат в рюкзак, надел вязаные перчатки и, как Роберт Джордан, полез через перила под мост. Голова у меня закружилась, и я озадаченно подумал о том, распластаюсь ли я на снегу или пробью лед, падая с такой высоты.
— Что ж мне дома не сиделось-то? — раздраженно проворчалось само собой, и я встал на неверную пружинистую паутину ногами. «Придется ее облазить», — подумал я, решив, что приходить сюда еще раз с кусачками я никак не хочу.
Мне трудно сказать, на какой я был высоте, двадцать, тридцать метров или пятьдесят, но здесь за перилами я живо ощутил, что пропасть смертельная, невзирая на подушку снега поверх невидимого льда. Чтобы немного успокоиться, я насвистывал:
«Интересно, а ведь за мной наверняка следят, — думалось мне. — Может, покричать им, чтобы принесли кусачки».
Железные дуги были острые и холодные даже через перчатки. Я медленно-медленно минуты три облазил проволоку, пока не схватился за шершавый прут ступеньки. Он тоже мне показался слишком тонким, и от него ломило пальцы. Я начал спускаться и вскоре оказался на узком решетчатом мостике, ведущем в стальную преисподнюю под мост. Монтажный мостик потрескивал и чуть подрагивал от моих шагов, но я чувствовал себя на нем довольно надежно. Привычно стянул неприятно скрипнувшую на зубах шерстяную перчатку с правой руки и продолжил фотографировать.
Я быстро нашел низкую ржавую дверь в опоре, и сердце у меня ушло в пятки, когда я заметил сначала одну наблюдавшую за мной камеру, а потом другую. Обе прятались под мостом, так что дверь была под их перекрестным огнем. Было уже поздно, так что мне ничего не оставалось, как показать объективам средний палец и продолжать съемку.
Через пятнадцать минут я, оглядываясь, как вор, бежал по мосту к берегу, где оставил машину.
Пока я ехал, в Томске уже совсем рассвело и движение оживилось. Как гоночные засновали квадратные маршрутки, виляя белыми драконьими дымами в колком морозном воздухе. Настроение у меня было певучее, но какое-то зыбкое и по-утреннему зябкое. Я поставил машину в гараж и, чувствуя себя очень усталым, стараясь не шуметь, поднялся в свою комнату. У себя я открыл ноутбук и начал перекачивать фотографии на ящик Граца. Они были очень объемные, и я успел выпить две кружки кофе, прежде чем они все ушли.
Я был так измучен, что заснул в носках, упал навзничь и тотчас головокружительно полетел в бездонную темноту под северским мостом. «Лучше лежать на дне в синей прохладной мгле», — крутилось над моей головой.
Лег с тяжелым чувством, а проснулся так, как будто бы мне все приснилось, и долго не вылезал из постели, ворочался в простынях, думая о том, пришлют мне десять тысяч или обманут. Это не такая уж и большая сумма, когда думаешь отвлеченно, но когда двадцать тысяч долларов становятся не жаворонком, а синицей, тогда начинаешь и из-за них переживать. Если все получится, то я потрачу эти деньги, чтобы начать новую жизнь. Даже интересно вот так лежать и выбирать страну, в которую уедешь навсегда. Жаль только, домой я уже никогда не вернусь.
Через два дня, когда я выходил из дома, чтобы прикупить кое-чего из корейских закусок, из машины, стоявшей на обочине нашей дороги, улыбаясь, вышел тот самый интеллигентный москвич, освободивший меня из-под ареста. Поначалу я испугался, но потом расслабился, когда он поскользнулся на ледяной тропинке и весело ляпнул: «Ептть!»
— Вот все, что мне удалось для вас выбить, — сказал он, протягивая мне конверт с билетом до Глазго. — Надеюсь, англичане вам уже все перечислили?
— Не проверял, — сказал я.
— Не откажетесь прокатиться по городу? — указал он на служебную «Волгу».
— Откажусь, — честно сказал я, покосившись на водителя.
— Ну хорошо, — вздохнул он, — в таком случае давайте прогуляемся.
И мы не спеша пошли на Белое озеро.
— Вам что-нибудь говорит фамилия Левада?
Я пожал плечами и ответил:
— Так, слышал кое-что урывками по телевизору. Такой маленький, лысый? Но в целом ничего не говорит.
— Этот маленький, но очень богатый и шкодливый человечек много лет нам уже наступает на мозоли. Финансирует теракты, в которых гибнут ни в чем не повинные люди. Кроме того, он вкладывает миллионы долларов во всевозможные провокации по подрыву международного авторитета нашей страны, из-за чего мы в свою очередь теряем гораздо больше. Один маленький смешной человечек, а столько вреда для большой страны. Впрочем, и там знают, что Левада трепло и что ему нельзя доверять. Они его прикрывают, только чтобы нам насолить. Хотя всем известно, что он замешан во многих финансовых махинациях, вымогательстве и даже урановой контрабанде. Поэтому для нас лучше всего, чтобы с ним разделались сами англичане. Вот мы и хотим с вашей помощью проделать такой трюк.
— Я никого убивать не буду, — не вдаваясь в подробности, отрезал я.
— Что вы, что вы, вы меня неправильно поняли, — взволнованно отмахнулся он. — Старики в нашем деле говорят: там, где появляется пистолет, там прекращается разведка. Все будет намного красивее, чем простая ликвидация. Конечно, его давно следовало бы за все хорошее, что называется, убрать, но вы ведь помните историю с Литвиненко. Мы хотим, чтобы Леваду надолго упек за решетку сам Лондон. Тогда все это прекратится, счета его будут арестованы, его люди прижмут хвосты…
— Так значит, Литвиненко все-таки наши убрали? — усмехнулся я, перебив его.
— Ну, конечно, нет, — серьезно дернулся Цихановский (ну конечно, я вспомнил его фамилию). — Наши никого не убирали.
— Ага, это не в ваших правилах, — покивал я.
— Знаете, когда я только начинал работать, исламистские боевики в Сирии взяли нашего человека в заложники и прислали нам список требований, в том числе потребовали выдать своего главаря, которого мы взяли в Афганистане.
— И что вы сделали?
Он ответил мне с удовольствием:
