Она встала и принесла из соседней комнаты старую потрепанную книгу на испанском.
— О чем здесь?
— В основном о жизни каталонцев в нищете времен Франко и нашей природе. В молодости отец был бездомным, а потом перебрался во Францию, вступил в Иностранный легион. После того как у нас стало получше, Энрике вернулся и встретил мою маму, и тогда родилась я. Но потом он съехал с катушек на почве ревности и наркотиков, и мама ушла от него, но он продолжал к нам наведываться и иногда сильно избивал ее.
«Бедная Мигуэла, — думал я, — вот же не повезло ей с мужьями».
— В конце концов мама улепетнула в Америку и там познакомилась с Хавьером, — со вздохом закончила свой печальный рассказ Мерседес, — а когда родилась Матильда, они вернулись в Барселону, и больше моего отца в Испании никто не видел. Как-то мама мне сказала, что мой отец процветает в Париже.
В прихожей раздался шум, и мы поняли, что в дом ввалился Энрике.
— Что-то он сегодня рано, — заметил я, и мы поспешили ретироваться из зала.
Мы заперлись в своей комнате, но Энрике и здесь нас удивил. Начал долбиться, говорить, как нас любит, и уговаривать поехать с ним на мороженое.
— Папа, мы уже спим, — отзывалась Мерседес, — иди и ты ложись.
— Мерси, открой! — долбился он, чуть ли не плача. — Иначе я пущу себе дроби в глотку.
— Папа, перестань, кому говорят! Разбудишь парня. — Это она про меня говорит.
— А ты шепни ему, что отец зовет его, и он сразу подскочит. Правда, Иван? Или как там тебя, сынок? Ведь это родной отец пришел за тобой. Папа любит тебя. И вы оба должны поехать со мной на мороженое. Хоть раз в жизни. Ведь я еще не возил вас на мороженое. А какой я к дьяволу отец, если я не вожу вас каждое воскресенье на мороженое?
— Сегодня пятница.
— К черту пятницу! — начал долбиться он с новой силой. — В конце-то концов, я имею право или нет свозить своих собственных детей на мороженое?!
— Давай завтра!
— Завтра может быть поздно.
— Почему это?
— Потому что, если сегодня я разозлюсь, завтра везти уже будет некого.
— Папа, перестань нам угрожать!
— Ах ты дурочка моя кареглазая, — сказал старик. — Разве ты думаешь, что твой папа может кому- нибудь попусту угрожать? Открывай, стерва, иначе вам точно не поздоровится. Потому что кто не чтит отца своего, того ждет кара божья. И моя тоже. Так что выбирайте, собачата: мороженое или смерть!
Мы выбрали мороженое.
Энрике хотел сесть за руль, но мы уговорили его вызвать такси, объяснив это тем, что во время поездки в кафе добрый родитель должен заниматься детьми, а не дорожным движением.
В семейном кафе «La Fille de niege»[3] мы довольно неплохо посидели, так как после трех-четырех порций пломбирных пирамид наш отец стал приходить в себя и немножечко напоминать человека.
— Вот видите, какая мы прекрасная семья, — гордо хрипел он на весь зал благообразного заведения. — Мы лучшая семья в этом сраном городе. Пусть только вякнет тот, кто не согласен, я здесь же расчленю его и закопаю в собственном саду как ту ворчливую старуху Глазкину!
— Тише! Тише! Ты что, правда убил нашу соседку? — перепугались мы, пиная его под столом по коленкам.
— Да нет, старушек я не убиваю, — признался он. — Это я просто так, для пущего эффекта. Чтобы боялись.
— Зачем же их пугать, — удивился я, оглядываясь, — если кругом одни смирные детки и их папы и мамы?
— Ты думаешь, они бы были такие смирные, если бы я их не припугнул как следует? Клянусь папой римским, если бы не так, они бы у меня уже на голове сидели и тебе фингал под вторым глазом ставили. А теперь они до конца жизни запомнят, что Энрике Хомбрэ — самый лучший отец на свете. Эй, гарсон, мать твою через колено, принеси еще моим детям мороженое, иначе я здесь все разнесу!
— Папа, не кипятись так, — смягчала его Мерседес, гладя его крепкий кулак, лежавший на столе и сжимавший длинную десертную ложечку. — Здесь тебя и с вежливыми словами поймут.
— А я что, с кем-нибудь не вежлив? — возмутился мировой отец. — Если здесь кто-нибудь считает, что я не вежлив, пусть скажет об этом, и тогда я с ним точно разделаюсь.
Стройный робкий официант в белом колпаке принес мороженое, Энрике поймал его за руку как вора и строго спросил:
— Скажи, мальчик, разве я был с тобою не вежлив?
— Вы были очень милы, мсье.
— Вот то-то же, — отпустил его беспокойный клиент. — Мы — лучшая семья в мире, и завтра мы поедем в Испанию и докажем вашей матери, что лучшего отца для наших деток ей не найти! Вы все меня слышали? — вскочил он с места и завертелся по сторонам.
Все испуганно замерли, некоторые обернулись.
— Папа, сядь, пожалуйста, — потянула его за рукав Мерседес и громко сказала: — Простите, он у нас ветеран.
Семейства недоброжелательно покивали и отвернулись.
— Завтра мы поедем в Испанию, и Роса вспомнит, кто ей муж и где он зимует, — продолжал мечтать Энрике с блаженной улыбочкой на лице.
— Во-первых, мою мать зовут Мигуэла, а во-вторых, мы не можем поехать в Испанию, — убедительно сказала Мерседес, — потому что мама живет с Хавьером.
— Чтобы Энрике Хомбрэ испугался какого-то паршивого Хавьера? Да я бы его уже давно зарезал, если бы меня раньше не посадили.
— Ты был в тюрьме? — Мерседес сделала вид, что удивилась, потому что в этом не было ничего удивительного.
— Я отсидел четыре срока и провел годок-другой в санаториях для умалишенных, — гордо сообщил видавший виды наш папа. — Мне и по сей день запрещено покидать границы Франции. — В доказательство он высунул из-под стола ногу, приподнял штанину и показал браслет. — Видали? Жандармский датчик. Не улетишь, — он улыбнулся криво на один бок. — Что-то я совсем уже отрезвел. Гарсон! Принеси мне какой- нибудь выпивки.
— У нас не пьют, мсье. Видите ли, это кафе детское.
— У меня разве что-то не так с дикцией? — подвигал он грязной растопыренной пятерней под своей небритой челюстью. — Я недостаточно выразительно произношу слова? В таком случае мне придется прищучить своего логопеда, пока он не выправит мою дикцию, но потом, клянусь, что я вернусь сюда и побеседую с тобой как следует. Ремнем по заднице! Я тебе отец или не отец?
Официант быстро закивал.
— А ну неси, шакал, выпивку, щучий потрох!
Через минуту юноша, быстро семеня и виляя бедрами между столиками, принес кокосовый ликер и стаканчик рому.
— Вот все, что мне удалось найти, мсье, — испуганно сказал официант, весь красный как помидор.
— Ладно, — сказал наш милосердный отец, — на первый раз прощаю.
Он вытащил из бокового кармана пиджака смятую купюру в десять евро и засунул ему под фартук.
— Заработал, — сказал он, смягчаясь. — А теперь ступай.
— Мерси боку, мсье, — поклонился гарсон и улепетнул за прилавок.
Энрике долил в стакан ликера рому до краев, задрал голову и выпил его залпом, так что мы видели, как прыгает его кадык, и слышали звуки проглатывания.
— Так что, дорогая моя, — сказал он, морщась и вытираясь рукавом, — завтра мы поедем в Испанию, и я убью его.
— Убить-то его, может, и стоило бы, — признала Мерседес, — но я бы все же не хотела, чтобы тебя
