возьму, а надоест — брошу. Вот это жизнь! Не то что какие-то там дурацкие приседания.
В железной банке с болтами и шурупами я нашел крохотное кольцо с коронкой от вылетевшего камушка. Будет для Лизки. А что, хороший подарочек. Есть лишь один способ избавиться от него. Бросить в самое пекло Байконура. Кстати о «бабушкиных подарочках». Рыться в бабушкиной комнате это второе из моих любимых занятий после чердака. Причем никакого криминала здесь нет. Бабушка в это время находится в комнате. Она любит всякую японскую дребедень, и у нее много диковинной восточной мелочи. Когда я обнаруживаю что-нибудь интересное, то расспрашиваю об этом и, если получается, выпрашиваю насовсем. Ее комната это моя страна фей. Я нашел там тысячу и одну штучку, о которых она рассказывала мне какую- нибудь особенную историю. Часто странную или даже волшебную. Например, одну крохотную старую- престарую плюшевую белочку, размером с елочную игрушку, когда-то сшила для моей бабушки ее китайская няня, когда они с отцом после колчаковского отступления жили в Маньчжурии. В молодости бабушка дала на счастье белочку своему жениху, который отправлялся на войну, кажется, с японцами. Потом его изрубили в жутком бою, и когда подняли его руку, то в ней оказалась зажата эта игрушка. Белку отослали обратно невесте (будем надеяться, без руки), и та, как видите, сохранила ее до конца жизни, не расставаясь с ней и не разрешая никому с ней играть. Вот такая вот история. Вы, конечно, спросите, что в ней волшебного. И, по-моему, в ней тоже нет ни хрена волшебного. Но мне кажется, что в ней все-таки было какое-то волшебство, о котором я просто забыл, и если вам уж так нужна эта старая белка, то вам придется переспросить у моей бабушки.
Кажется, я уже совсем одомашнился. Надоело уже обрастать пылью и плесенью. Мне намного скучнее, чем вам. Через неделю-две каток на реке закроют, а я после болезни так ни разу на него и не выбрался. Прошлой зимой я почти каждый день на него ходил. Но тогда я едва стоял на коньках и вообще жил совсем другими заботами. Можно даже сказать, был счастлив по-своему. Тогда ко мне почти каждый день друзья домой приходили, а теперь никто даже и не звонит, словно забыли уже, что я живу в этом городе. Совсем не осталось никакого развлечения. И хоть завтра суббота и Лизкин день рождения, мне все равно не дождаться настоящего праздника, потому что из гостей никто не придет и будет только «праздничный ужин в кругу семьи» с каким-нибудь тортом и глупыми добрыми или в лучшем случае жестокими фантами.
— Этому фанту приказываю, — хитренько оглядываясь на нас, уже на следующий день придумывала козни Сима, — залезть под стол и поцеловать Лизку в тапочки. А этому фанту — приложить ухо к животу Василия Геннадьевича и показать всем, как там булькает. Этому — подстричь ногти и вымыться (наугад бьет, но, конечно же, в меня). Этому фанту — съесть с торта все до последней вишенки. Этому, нет, точнее, этого — положить на покрывало и всем вместе качать в воздухе. А последнему фанту выдавить прыщ на носу Алика. Итак, давайте начнем с последнего.
И зачем ей все эти подлости? Слава богу, прыщ свой я сам себе выдавил. Лизку качали в покрывале. Сама Серафима получила сочные алкогольные вишенки. И не удивительно — я давно подозревал ее в связях с нечистыми силами. Мама обязалась чуть позже вымыться: «Я уже сегодня мылась, к вашему сведению, но в пример некоторым повторю это с удовольствием». И чего они ко мне привязались? Папа вытянул самый сложный фант — ему предстояло прикладывать ухо к собственному животу, но умный мой отец сходил за стетоскопом, послушал и, явно преувеличивая, воспроизвел губами свое брюшное урчание. Бабушка целовала тапочки. Моя злобная тетушка хохотала до умопомрачения над каждым фантом, ей подхихикивала Лизка, а папа с мамой только смущенно переглядывались и хмыкали.
Сима вообще была на редкость оживленная этим вечером и легко превратила его в праздник. Я как заколдованный все это время на нее пялился — лицо чистое и красивое, с нежным, хотя и поддельным, выражением умных глаз. И все в ней было по отношению ко мне какое-то любезно-лживое. Это было странное ощущение. Словно она забылась и на один этот вечер в меня втюрилась. Она обращала на меня невероятно много внимания. Обычно в присутствии других людей я для нее просто не существовал.
Все уже разбрелись отдыхать по комнатам, но праздник еще продолжается, точнее, приходилось что-то выдумывать, чтобы он не захлебнулся и не перетек в обыденный отходняк. Знаете, нет ничего хуже гильотины послепразднества. Как правило, она неминуемо надвигается с уборкой, и потом в доме водворяется угрюмая тишина. И в этой тиши обычно произносятся какие-нибудь плоскости, вроде «хорошо посидели».
Мне нужна была какая-то приманка для Симиного внимания, и я начал перебирать свои сокровища. Тут-то я и решил показать ей свои жемчужно-матовые пакетики с бесконечно нежным округлым содержимым. Зажав их в кулаке, я отправился на кухню, где она только что покончила с грязными тарелками.
— Сима, смотри, что у меня есть.
Она, поперхнувшись, задержала во рту глоток воды и резко поставила стакан, затанцевавший на каменной поверхности между плитой и раковиной.
— Что это?
— Чудо из ласки и мужественности, — сказал я и вместо того, чтобы вскрыть пакетик и зачаровать девицу, позволил их выхватить.
Следующие минут пять она хохотала до изнеможения. Она тряслась долго-долго, корчась, падая локтями на стол, сгибаясь и используя коротенькие перерывы, чтобы глотнуть воздуха.
Уже прискакала Лизка, и вот-вот могли нагрянуть родители, а она все смеялась, пока не схватилась за грудь, задержала дыхание и не выдохнула в отчаянии:
— Ах, боже мой, я, кажется, сейчас сдохну. Так и напишут: скоропостижно скончалась от хохота.
Я смотрю на нее и думаю о том, смеется ли она по правде или очень хорошо притворяется.
— Шестьдесят пятый год! Где ты это нашел? — спросила она, широко выпучив глаза и еще пару раз поперхнувшись смехом.
— В стенном шкафу было спрятано.
Вдруг она бросила лукавый взгляд по сторонам и поманила меня затейливо пальцем:
— Идем со мной в ванную.
Мы заперлись в ванной комнате. Она пустила воду и начала распечатывать пакетик. Тот не поддавался, и она начала надкусывать его зубами.
— Дай мне один, — попросил я еще недавно принадлежавшее мне сокровище.
Пакетики лопались, и из них с дымком выскакивали пружинистые в какой-то белой пудре комочки, похожие на мембраны стетоскопа. Мембраны разворачивались и повисали длинными волнистыми колбасными шкурками.
— Похоже на напальчники какого-то чудовища, — говорю. — Напальчники юрского периода. А бабушка говорила, что в этом кроется сила мужского очарования.
— Я сейчас тебе покажу силу мужского очарования, — сказала Сима и натянула свой чехольчик на кран. Наполняясь, он стал подпрыгивать и раздуваться, как водяной пузырь в невесомости. — Смотри, какие они прочные. Могут выдержать целую тонну жидкости.
— Космическая штучка, — говорю я с восхищением. — Наверное, в это писают космонавты на орбите.
— Да, еще в это мочатся летчики-испытатели во время крутых виражей и пикирующего падения, — согласилась моя тетушка. — Ну, чтобы моча герою в голову не ударила.
Шар был уже невероятно огромный, в него набралось уже с ведро воды, и он лежал в ванной похожий на увеличенную через микроскоп водяную каплю.
— Алик, подержи, пожалуйста, — деловым тоном предложила Сима.
Я, все более дивясь, охотно занял ее место, а она, немного прибавив напор воды, поспешно вышла и прикрыла дверь. В следующее мгновение громадный шар взорвался с такой силой, что меня едва не выплеснуло из ванной в прихожую.
Да, в советское время все делали основательно. Ни один современный презерватив не выдержал бы такого жесткого испытания и не взорвался бы как какое-то тайное детище академика Сахарова.
Ядерное испытание закончилось новым приступом Симиного хохота, а я остался обиженной жертвой ее экспериментального вдохновения. Весь мокрый, я шмыгал носом, сиротливо сидя на краю ванны, проклинал бабушкины пакетики и слышал, как она ржет и уже катается в коридоре по полу.
И тут я понял, что этого не переживу, не выдержал, рванулся к двери, замкнулся на замок и, закрыв
