носа, что на экзаменах она всегда вытягивала единственный невыученный билет. И к тому, что начиная с десятого класса влюблялась в мужчин себя старше, и обычно женатых, игнорировавших смешную веснушчатую девчонку, — тоже привыкла.
Она не сдавалась и не опускала руки, даже шутила, что на конкурсе невезучих займет лишь второе место — именно вследствие своей редкостной невезучести. И всегда рассчитывала свои действия, исходя из наихудшего из возможных вариантов. Принимала отсутствие удачи как постулат, как начальное жизненное условие, бороться с которым можно лишь терпением и настойчивостью.
Но сегодняшний день побил все рекорды невезения. Помогла, называется… Спасла. Выручила. Заманила, буквально за рукав притащила в волчью пасть — и сама угодила туда же.
Ей хотелось выть и рыдать, но она не могла — рот затыкал кляп, и не какая-нибудь подвернувшаяся под руку тряпка, но нечто, именно для этого и предназначенное, резиново-упругое, с приделанными завязками, сходящимися сзади, на шее, и их там не завязали, а застегнули с легким щелчком.
Она полулежала на чем-то жестком, руки и ноги были связаны. Она пыталась что-то сделать, в памяти нечто такое смутно брезжило, прорывалось сквозь испуг — что можно ослабить и даже сбросить путы, полностью расслабив мышцы. Но результатом всех усилий — отчаянных и не слишком осмысленных — стала лишь фраза одного из похитителей, короткая и равнодушная:
— Будешь елозить — зажму нос. Бельевой прищепкой.
Сидевший с другой стороны молчал. Придерживал ее, когда машина тормозила и поворачивала, и норовил при этом, словно случайно, коснуться Наташиной груди. Потом, войдя во вкус, стал щупать нагло, не дожидаясь поворотов.
Она мычала протестующе, и тот, первый, обратил внимание. Скомандовал лаконично:
— Отставить!
Похоже, он был у похитителей за главного — рука, совсем уж хамски поползшая Наташе за вырез блузки, отдернулась. Но радоваться было рано, потому что главный добавил:
— Успеешь. Наиграемся.
Глаза почему-то не завязали. И, чуть привыкнув к полумраку, она стала осматриваться — должен быть какой-то путь к спасению, нечего рассчитывать, что с неба свалится помощь и все закончится хеппиэндом. С её-то везением не стоит и мечтать.
Андрей лежал на днище фургончика, неподвижно, лицом вниз. Руки стянуты за спиной ремнем с пряжкой непонятной конструкции (почему не наручниками? — мимолетно удивилась она). Значит жив, трупам руки связывать ни к чему. Но, похоже, без сознания. Надо понимать, инъекция (Наташа мельком успела заметить шприц) была либо снотворная, либо обездвиживающая… Похитителей в кузове трое. Двое стиснули Наташу с боков, третий сидит на откидном сидении возле двери, через которую их с Андреем втащили внутрь. А задняя завалена разным хламом — два запасных колеса, деревянные ящики, что-то еще непонятное, прикрытое брезентом… В общем, не распахнешь и на ходу не выскочишь, даже если и удастся каким-то чудом освободить руки и ноги.
Микроавтобус не пассажирский, окон нет. Куда везут — не понять. Сквозь лобовое стекло тоже ничего не разглядеть, водительская кабина отделена от кузова непрозрачной перегородкой с крохотным окошечком. И сквозь него с Наташиного места видно лишь, что водитель там не один, кто-то сидит и справа…
Диспозиция ясна. Неясно, что можно предпринять при таком раскладе. Точнее, ясно — ничего тут не сделаешь.
Не повезло, так уж не повезло.
Остается одно — ждать, что сделают похитители. Насчет этого подозрения у Наташи были самые мрачные. Глаза ей не завязали — раз. Своих лиц не прячут — два. Если верить криминальной хронике, с людьми, похищенными для выкупа, так не обходятся. Опять же главный намекнул открытым текстом…
Она полулежала, полусидела — неподвижная, спеленатая, беспомощная — и, как ни странно, именно это в конце концов напрочь убило испуг и отчаяние. Страх, наверное, нуждается в каких-то внешних проявлениях. В криках ли, в неконтролируемых ли движениях… Наташа могла только думать — и больше ничего. И страх ушел. Исчез. Осталась уверенность — все так плохо, что хуже не станет, что ни делай.
И она стала делать — теперь уже без паники, с обычной своей обстоятельной настойчивостью.
Эскулап по натуре был скептиком.
И не питал особых надежд, что Руслану или Мастеру удастся схватить сбежавшего объекта. Если уж не взяли сразу, по горячему следу, то теперь и не возьмут. Оба будут искать — но не исчезнувшего, а возможность вцепиться в глотку коллеге-конкуренту, обвинив того виновником провала…
Вполне возможно, что труп существа, первым перешагнувшего обратно барьер между человеком и зверем, валяется сейчас где-нибудь в болоте. И разлагается без всякой пользы для науки.
(Нет, конечно, Ростовцев не был первым, мысленно поправил себя Эскулап. В его коллекции хранилось свыше семисот упоминаний о случаях ликантропии. И некоторые подробности старых историй заставляли думать, что ремиссии случались не только в сказках… Но Ростовцев был первым искусственно созданным ликантропом, вернувшимся в человеческое обличье…)
Не менее вероятен и другой исход, рассуждал Эскулап, — в какой-нибудь медчасти без вывески, принадлежащей родственному Конторе ведомству, специалисты сейчас яростно скребут затылки, глядя на результаты анализов найденного в лесу человека.
И даже самая благоприятная возможность — ликантропа доставляют к нему на операционный стол — Эскулапа не радовала.
Во-первых, очень многие будут сверлить глазами спину и толкать под руку — отношения Эскулапа и его команды со специалистами «ФТ» были чуть получше, чем у Руслана с Мастером, но не намного.
Во-вторых, устройство некоторых хитрых игрушек можно понять, лишь сломав их. А можно — даже сломав — не понять. Много лет назад Эскулап читал один фантастический рассказ — не то о гусыне, не то об индюшке, начавшей вдруг нести золотые яйца. В полном смысле золотые — скорлупа была из чистого аурума. Ученые мужи не смогли понять механику процесса щадящими методами исследования… А убить и вскрыть птичку так и не решились — единственный и неповторимый экземпляр…
Мысли его прервал зажурчавший в динамиках женский голос. Самолет подлетал к Красноярску. «Сибирские авиалинии» прощались с пассажирами, и выражали на что-то там надежду… единственной значимой информацией была температура воздуха в аэропорту назначения: + 22. Голос стал повторять то же самое, по-английски, и Эскулап перестал прислушиваться.
Нет, избранный путь единственно правильный, думал он. Нащупанная слабая нить, связывающая уникума-Ростовцева с происхождением штамма-57. Об этой нити Эскулап не сказал никому.
Даже Генералу.
Вариантов было немного. Всего два.
Попробовать все-таки ослабить путы и дождаться момента, когда они приедут в конечную точку маршрута. И попытаться использовать этот момент. Внимание похитителей наверняка разделится, кто-то будет вытаскивать из машины бесчувственное тело Андрея, и вот тогда-то она…
Либо — дождаться, когда они решат, по выражению главного, «поиграться». Тут уж бдительность волей-неволей ослабевает, а уязвимые места, весьма трепетно охраняемые мужчинами во всех прочих ситуациях, становятся куда как доступны… А если вдруг решат по очереди да наедине… Второй вариант нравился гораздо меньше, но думала Наташа про него без страха, с каким-то холодным ожесточением. Хорошо бы первым бы оказался этот, что сидит слева…
…Для начала она попыталась понять, на чем лежит. Что-то жесткое, ребристое. Ящик? Вполне может быть, пальцы связанных рук ощущали волокнистую структуру дерева и тоненькие щели между досками. Она медленно, миллиметр за миллиметром, перемещала руки — должен же быть у этого ящика край? Об угол можно попробовать перетереть веревку. Даже не веревку, судя по ощущениям — ремень, такой же, как на запястьях у Андрея… И тут ей повезло. Удивительно, но факт, — впервые за этот день ей повезло. Ящик был окантован жестяной полоской и она слегка выступала над краем. Наташа так же медленно пристроила к полоске ремень и начала аккуратно и незаметно водить им по импровизированному лезвию.
