мимо «Форда». И она побежала. Ноги были как ватные — не от страха, затекли в неподвижности.
Она остановилась резко, словно опять уперлась в металлическую сетку. Фары вновь осветили ее и все вокруг, по шоссе катила очередная машина — и Наташа увидела. Человек, раскинувший руки по земле, не был Андреем. Это был тот, кого она про себя называла «главным».
Она, в очередной раз, попыталась закричать — и очередной крик умер внутри. Горла у человека не было. Просто не было — черный, липко-влажный провал. В нем что-то клокотало, побулькивало.
Машина вписалась в поворот и уехала. Стало темно. Даже темнее, чем было. Или это потемнело в глазах? Все ощущения ушли. Кроме одного: что она вся покрыта потом — отвратительным, липким, холодным, струйки его извивались под одеждой, как гнусные маленькие змейки. Звуки тоже исчезли, Наташа перестала слышать их — лишь кровь стучала в виски торопливой дробью. В «Форде» — мертвая тишина. Мертвая…
Потом исчезло вообще всё.
В Красноярске уже близилось утро.
Герман — улыбчивый парень лет тридцати, встречавший Эскулапа в Емельянове — оказался ярым патриотом Сибири И, по совместительству, поклонником покойного генералиссимуса. Не Суворова, понятно.
Всю дорогу — а добираться до города было достаточно далеко — он распространялся о том, что будущее России — это Сибирь, только Сибирь, и ничего кроме Сибири. Заодно изложил свое, достаточно логичное объяснение сталинских чисток:
— Зря и понапрасну никого не сажали и не расстреливали, — говорил Герман. — Как всегда в политических делах, корни всего лежат в экономике. Большая часть богатств страны — нефть, руды редких металлов, газ, золото, алмазы — залегает в Сибири, в тундре, в тайге, под мерзлотой Для страны вопросом выживания было переселение нескольких миллионов на эти богом забытые окраины. Раскачать русского мужика, да и горожанина, на добровольное переселение в медвежьи углы пробовал еще Столыпин — чем кончилось, известно. Сталин не хотел, чтобы его империя рухнула подобно николаевской. И сделал то, что сделал. Теперь созданное им рушится и сыпется, рублем народ там не удержать, сидим и ждем, когда всё окончательно развалится, чтобы думские брехуны начали орать: мол, сами все равно ничего освоить не способны, надо отдавать в аренду америкашкам А. то и хуже придумают, как в свое время с Аляской — тоже, мол, осваивать сил не было.
Аляска, по мнению Германа, была и остается российской. Вернее, сибирской.
Эскулап, в принципе согласный с оценкой роли Сибири в будущем страны, политически-озабоченных граждан не любил. И немного изменил русло беседы, пока парень не свернул на бомбежки Ирака или Сербии.
— Кстати, об Аляске, — сказал Эскулап, когда «шестерка» Германа переезжала Енисей по мосту, увековеченному Центробанком. — Стоит ли мелочиться? Наши бледнолицые братья все спорят: кто же открыл им на радость Америку? Викингов уже официально признали, день Лейфа Эрикссона утвердили, наряду с днем Колумба. Теперь следы финикийцев ищут, и доказательства, что Одиссей до Новой Англии добрался. И умалчивают изо всех сил, что Америку и открыли, и заселили наши люди. Сибиряки. За десятки тысяч лет до Колумба, вообще не догадавшегося, что открыл новый континент, умершего в убеждении, что побывал на дальних окраинах Азии… Результаты всех сравнений культур палеолита Си-,бири и Америки однозначны — именно сибиряки весь Новый Свет и заселили, без помощи финикийцев и Одиссея. От Аляски до Огненной Земли. И майя суть потомки сибиряков, и ацтеки, и прочие последние могикане. Бледнолицые братья — пришельцы и оккупанты. В общем, если уж требовать назад свое, так уж полностью.
Германа такие мысли, очевидно, пока не посещали. И заставили призадуматься. По крайней мере в его патриотических речах наступила заминка. Чем Эскулап и воспользовался.
— Где вы предлагаете мне поселиться?
— В Академгородке, это…
— Я знаю, где это.
— Тем лучше. Сейчас заскочим в офис, и сразу — в гостиницу. Я остаюсь в вашем распоряжении до конца командировки. Так что приказывайте.
Тон парня стал другим — деловым и собранным. Похоже, мечтам о Сибири от Урала до Лабрадора он предавался лишь в свободное от службы время.
«В распоряжении… — неприязненно подумал Эскулап. — Интересно, кому ты будешь докладывать о каждом моем шаге? Только ли одному Генералу?»
— У меня цель сейчас одна — отоспаться. Как-то этот перелет ночь сглотнул незаметно, а в самолетах мне не спится… А вам, Герман, задание следующее — я дам список из пяти фамилий, сейчас эти люди в Красноярске уже не живут. Надо узнать их прежнее место жительства и порыться в архивах лечебно-профилактических учреждений, к которым они были приписаны. Изъять или скопировать амбулаторные карты. Всё, что найдется: районные поликлиники, диспаисеры — психоневрологический, КВД, наркологический… По возможности установить места работы и проделать то же самое с ведомственной медициной.
— Давно клиенты уехали? — уточнил Герман.
— Уехал один, остальные умерли. Почти двадцать лет назад.
— Да-а-а… Та еще работенка. Не знаю даже, хранятся ли медицинские карточки в архивах так долго… Придется заняться немедленно.
Эскулап вздохнул, словно чувствовал себя виноватым. На деле поставленная задача была лишь дымовой завесой. И средством хотя бы на несколько часов избавиться от Германа.
Наташа не потеряла сознания. На ногах осталась, лишь привалилась плечом к кузову «Форда». Однако напрочь выпала из окружавшего мира — не видела, не слышала, не чувствовала ничего.
Сколько длилось это бесчувствие, она не знала. Но кончилось быстро и разом, когда из микроавтобуса вышел человек. Пошатнулся, посмотрел на Наташу. Вернее — куда-то сквозь нее. Она не сразу узнала залитое кровью лицо. Поняла, кто это, лишь когда он двинулся — сильно ссутулившись, нетвердой походкой — в ее сторону.
Это был Андрей. Но шел не к ней — прошагал, как мимо пустого места. Похоже, не видел вообще ничего. Она замычала, пытаясь привлечь внимание… Результат — ноль. Окровавленный человек шел прямо на колючую стену шиповника, шел механическими движениями робота. Не меняя скорости и направления, проломился сквозь заросли. Она бросилась следом — и отдернулась, преграда вновь сошлась, шипы рвали одежду и кожу.
Пришлось обегать, живая изгородь тянулась довольно далеко, Наташа споткнулась, упала, не уберегла таки лицо, ударилась бровью о что-то острое, не увидев в темноте — обо что. Поднялась, опять побежала, казавшийся бесконечным шиповник закончился, началось поле, нераспаханное, поросшее клевером.
Высокая фигура едва виднелась вдали и быстро удалялась. Наташа уже потеряла бы ее из вида, если было бы по-настоящему темно. Но взошедшая луна сделала белую ночь еще светлее. И хотя ночное светило казалось на фоне серого неба каким-то белесым, болезненным и малокровным, видимость была вполне приличная.
…Воздух со свистом проходил через ее ноздри, и его не хватало. Наташа задыхалась, хотелось вдохнуть широко распахнутым ртом. Сердце стучало бешено. Струйка крови из рассеченной брови ползла по лицу.
Она догнала Андрея и, не зная, как еще привлечь внимание, ткнулась головой в спину, не замедляя бега. Рубашка на спине была липкой от крови.
Он обернулся — так же странно, механически, как и шел. Кровавая маска лица дернулась. И — пустые, невидящие глаза изменились, посмотрели с удивленной тревогой — сначала на Наташу, потом вокруг Он слегка помотал головой, напоминая лунатика, проснувшегося вдруг на гребне крыши.
— Ты? Где мы? Что, вообще… — голос звучал незнакомо, хрипло, каркающе.
Он осекся, протянул руку, пошарил на ее затылке — и проклятый кляп выскочил наконец изо рта.