Она поползла обратно, ежесекундно ожидая вопля: «Лю-ди-и-и-и!!! Караул!!! Козу-у-у-у украли-и-и- и!!!»
Но всё было тихо.
Ростовцев ел жадно, разрывая сырую плоть руками. И быстро — туша козленка исчезала с небывалой скоростью. Кости трещали на зубах. Рот и подбородок были в крови.
Наташа не могла на это смотреть. Отвернулась. Тошноту вызывали даже звуки — особенно негромкий, причмокивающий, с которым Андрей высасывал костный мозг…
Тоскливо спросила у Руслана:
— И что дальше? Каждый день надо охотиться за живым мясом? Или сойдет парное, с рынка?
Руслан тоже дебютировал в роли скотокрада. На его совести было много грехов и грешков, но эту статью УК он нарушил впервые.
— Не знаю, — досадливо сказал он. — Не доктор я, и не эскулап, я простой охранник, иногда слушавший, о чем профессора с доцентами болтают. Может, и не каждый день. Только после того, как очередную кирпичную стенку голыми руками выломает…
Наташа подумала, что для простого охранника знает on чересчур много. А доктор и эскулап, в общем-то, синонимы… (Что и Доктор, и Эскулап пишутся в данном случае с заглавной буквы и означают вполне конкретных людей, Наташа не догадывалась.)
…На подножный корм пришлось перейти не от хорошей жизни. Когда они втроем — поддерживая под руки мертво молчащего и слабого, как ребенок, Ростовцева, — вышли к краю пустоши, Руслан остановился. Присел. Заставил присесть их (впрочем, Андрея оказалось достаточно просто отпустить). И впервые за время знакомства с Наташей выругался — длинно, злобно и заковыристо. У машины Пасечника стояли два джипа и копошились какие-то люди. Наташа поняла, что тирада Руслана относится именно к ним. Потом он выдернул из-за пазухи пистолет — она оказалась-таки права в догадках о его наличии — странного и незнакомого Наташе вида, с толстым длинным стволом (о том, что глушители бывают не только навинчиваемые, но и встроенные, секретарь-референт «Строй-инвеста», естественно, не догадывалась). Прицелился, снова опустил оружие, покачал головой и сказал, словно бы даже виновато: «Далеко. И патронов всего четыре. Придется переходить в пехоту…» Наташа спросила шепотом. «Кто это?» Он ответил не слишком исчерпывающе: «Мастер, Мухомор и еще три лба из их оравы» Наташа никогда не слышала этих кличек, но поняла, что ничего хорошего от их обладателей ждать не приходится. Вскоре незнакомцы уехали, прихватив и машину Пасечника (что произошло с сидевшим в ней пленником, из-за тонированных стекол видно не было). А они перешли в пехоту, и первой операцией новоявленного пехотного подразделения стал акт скотокрадства — Руслан заявил, что Ростовцев имеет все шансы умереть от истощения, если его немедленно не накормить белковой пищей. Причем белки должны быть животные и свежие. Очень свежие. Почти живые… Наташа не поверила, что даже умирающий от истощения человек станет насыщаться таким образом.
Теперь убедилась.
Ей было страшно.
Лагерь свернули на закате.
Сложенные палатки, каяки, и прочее ненужное на операции барахло спрятали в тайник. Если все пойдет, как планировалось, забирать имущество уже не придется. Поэтому тайник заминировали, выставив таймер на максимум, на двадцать четыре часа — если что не сложится, разминировать уцелевшие успеют… Если таковые окажутся.
Захоронку, кстати, Лисовский приказал устроить в сырой лощине — не хотел испортить здешнюю красоту случайным лесным пожаром, вполне вероятным после взрыва. В тайник оставалось отнести лишь еще одну вещь: аппаратуру Оленьки— ту самую, весьма напоминавшую двухкассетник не то тайваньского, не то малазийского производства. Но ей, аппаратуре, предстояло выполнить задачу, не предусмотренную приказами и инструкциями, но превратившуюся в обычай. В ритуал перед операцией.
Лисовский достал старую потертую кассету, Оленька вставила, нажала клавишу, и они услышали хрипловатый, надтреснутый тенор человека, погибшего в далеком 86-м году:
Под Кандагаром шел неравный бой,
Опять спецурой затыкали дыры фронта…
Баллада была излишне длинная, стихи грешили неточностями ради размера и рифмы, расстроенная гитара фальшивила, но слушали все внимательно. Даже Стас, впервые шедший с Лисовским на операцию и не знакомый с этим ритуалом.
Хотя в Афганистан никто из них не поспел. Даже Лисовский, самый старший в группе, был на третьем курсе училища, когда сдали Афган…
Но именно из-под Кандагара вернулся в 80-м отец Ромы Лисовского — тоже майор Лисовский. Вернулся в цинковом гробу. Фронта там не было, и неравного боя не было, — просто какой-то удачливый душок разбогател на двести тысяч зеленых, всадив «стингер» в брюхо заходившему на посадку вертолету. За будущее умение летать над плюющимися огнем и смертью горами ювелирно, впритирочку, наши платили в тот год многими жизнями…
Серый ящик с крохотным стеклянным окошечком провел в жизни Ромы резкую черту, разделив на две неравные половины: мирную и военную. Дальше было суворовское училище в Питере, и вэдэвэшное в Рязани, и полтора года в гарнизоне, и никем не объявленная война, и другая война, и орден в зале с белыми колоннами… И третья война, ставшая последней. Но как выяснилось — не совсем.
Баллада закончилась. Тот же голос затянул что-то ностальгическое, о юнкерах-корнетах:
Не пишите, графиня, нет в живых адресата,
Упустили Россию, как сквозь пальцы песок.
Ах, Россия, Россия, разве ты виновата,
Что пускаю я пулю в поседевший висок…
Упустили, как в воду глядел, подумал Лисовский, и мы тоже ведь упустили… Но пули в висок не дождетесь… Он достал маленькую плоскую фляжку, разлил в металлические рюмочки-наперстки. Тост был простой: «За Победу!»
Магнитофон-рацию майор снес к тайнику сам. Но, прежде чем положить туда, откинул фальш-панель и дважды с хрустом воткнул нож в электронное чрево. На всякий случай. Двадцать четыре часа — немалый срок. Остальное имущество не тронул, было оно обычным туристским снаряжением…
…Когда Лисовский вернулся к бывшему лагерю, Миша травил очередную байку:
— …Дескать, агентурные данные точные: пойдет именно этой ночью Джумаев со своими к Ведено. Чтоб ему не пойти, когда у него там родня да кунаки в половине дворов. Ну ладно, срочно собирают сводный отряд: наши, фээсбэшники, минюстовская спецура…
— «Тайфун»? — заинтересованно спросила Надежда. Она крепко уважала питерских «тайфуновцев», вытащивших ее три года назад из мясорубки под Урус-Мартаном.
— Нет, москвичи… Но не важно. Короче, выдвинулись по вечеру в предгорье, рассредоточились, ждем. А весна там, сами знаете, — днем жара, как летом, а ночью-то oro-го… Ну вот. Парень у нас был, Цвигайло фамилия, — залег, значит, в зарослях кизила, бдит. Такие операции, известное дело, чем обычно кончаются — никого не дождешься, а утром обратно. Нам кто-то про Джумаева стукнул, а кто-то ему — про нас. Может, кстати, тот же самый человечек… В общем, можно и вздремнуть вполглаза. Но Цвигайле не спится — холодно. Лежит, мысли всякие думает — и вдруг видит: чех! На четвереньках подкрадывается! Громадный мужик, нагруженный, при всех делах: разгрузка, броник, рюкзак здоровенный, «мухи» сверху приторочены… То есть, Цвигайла всего этого не видит, по контуру темному догадывается, — внушительный такой силуэт. Бормочет чечен непонятное низким голосом, по-своему, — не то аллаха, не то шайтана вспоминает; а сам что-то на земле высматривает-нащупывает, в темноте, фонарь не включает… Вот. А остальных не видать. Решил Цвигайло его без шума положить. Дождался, значит, как чех спиной повернулся, ножик вынул, прикинул, куда бить будет, чтоб по рюк-зачине в темноте не угодить. Только приподнялся — из темноты: чпок! — бесшумка. И прямо Цвигайле в лоб. И падает он с мыслью: какой дурак, что сферу не надел… А упав — соображает, что с простреленной башкой думать вроде как не положено… И запахи обонять не положено — а запашок Цвигайло таки чует. От себя. Весьма специфический. Вообще-то раненому обделаться не стыдно, сами небось видали не раз, но… Короче, взъярился он, за автомат
