вырождением. Если Нордау утверждает, что у Бодлера можно с уверенностью диагностировать вырождение уже на том основании, что он умер от прогрессивного паралича, то он этим доказывает лишь своё незнание того, что собственно следует разуметь под вырождением. Паралич – болезнь, наблюдаемая как раз у умственно сильных людей, редко наблюдаемая у вырождающихся и никогда не наблюдаемая у идиотов. Крафт Эбинг так же говорит о предрасполагающей причине этой болезни: «Она редко бывает врождённой, наследственной, а большей частью приобретённой». Если мы, значит, ограничим понятие о вырождении такими болезненными состояниями, которые несомненно зависят от расстройств развития, то увеличение количества душевных болезней отнюдь ещё не означает прогрессирующего вырождения.
Всеобщее мнение, что внезапный переворот, произведённый во всей нашей жизни великими изобретениями последнего времени, оказывает вредное влияние на нервную систему, до известной степени основательно, но только–таки до известной степени. Возможно, что множество случаев неврастении обязаны своим происхождением необычной и напряженной деятельности, но значение, приписываемое этим всё–таки внешним мотивам, сильно преувеличивается, так что, читая некоторые описания, можно действительно подумать, будто мы из совершенно праздной жизни внезапно, по мановению волшебного жезла очутились на высшей ступени культурного развития.
Если Нордау говорит, что в настоящее время последний крестьянин имеет более сложные духовные интересы, чем какие имел сто лет назад первый министр, или что теперь кухарка получает и отправляет больше писем, чем когда–то университетский профессор, то это просто смешные преувеличения. Я не знаю, какие такие сложные духовные интересы Нордау открыл у «последнего жителя захолустной деревни». Если он в доказательство того указывает, что «его одновременно интересуют и государственный переворот в Чили, и война с туземцами в восточной Африке, и восстание в Китае, и голод в России, и уличное возмущение в южной Испании, и всемирная выставка в Чикаго», — то Нордау несколько чересчур высокого мнения о духовных интересах крестьянина. Я полагаю, что последний теперь, как и сто лет назад, имеет больше в виду процветание домашнего хозяйства, чем переворот в Чили или войну с туземцами в восточной Африке. Но как бы там ни было, нервная система немецких крестьян ещё не пострадала от его «сложных духовных интересов», от умственного переутомления.
Хотя мы и должны признать, что требования, предъявляемые теперь жизнью к отдельному индивидууму, значительно возросли за последние сто лет, но Нордау всё–таки сильно преувеличивает, утверждая, что в настоящее время каждый культурный человек в отдельности «производит в пять, до двадцати пяти раз больше работы, чем пятьдесят лет назад». В общей сложности теперь производят больше, чем в прежние времена, потому что благодаря великим техническим изобретениям один рабочий в несколько часов может произвести больше, чем это могли сделать сто лет назад десять рабочих в течение целого дня; но сила, затрачиваемая отдельным рабочим, не увеличилась значительно по сравнению с прошлым.
Умственный труд высших классов, которым ведь главным образом приписывается состояние вырождения, также не настолько сильно возрос, как некоторые склонны думать. Кроме того, не столько сама работа (конечно, если она не чрезмерна) действует ослабляющим образом на нервную систему, сколько душевные волнения, вызываемые усложнившейся борьбой за существование. Как я уже в другом месте заметил, эти волнения оказывают существенное влияние на телесные отправления, особливо на сосудистую систему, стало быть и на всё питание тканей. Вундт говорит: «Заботы и огорчения дурно влияют на питание продолжительным ограничением притока крови и воздуха». Спокойный умственный труд, даже связанный с большим напряжением, не так вредно действует на нервную систему, как продолжительные душевные волнения, вроде забот, огорчений и печали.
Следовательно, если бы мы вообще имели основание допустить общее вырождение культурных народов, то причины пришлось бы искать главным образом в ежедневном усилении и усложнении борьбы за существование и сопряженных с нею заботах и огорчениях. В силу закона приспособления человеческий организм скоро привыкнет к вызванным внезапной переменой обильным впечатлениям и повышенным требованиям к силе сопротивления нервной системы.
Разумеется, наши общественные условия предъявляют к производительности отдельного индивидуума бОльшие требования, чем это было сто лет тому назад, но ведь и то поколение так же думало о себе, что ему приходится решать трудные задачи, чем их предкам; поэтому мы не в праве полагать, что наша культура обусловила высшую степень человеческой производительности. Требования, которые жизнь предъявит к следующим поколениям, по всей вероятности, ещё значительно увеличатся; но человеческий организм приспособится к этим требованиям; слабые погибнут, а сильные достигнут высшей ступени развития. Этот закон приспособления и развития всегда существовал в природе и всегда будет существовать.
Доказательства, которыми пользуются представители воззрения об общем вырождении, как мы видели, не выдерживают критики. Они основаны отчасти на лжеучениях, отчасти на поверхностном понимании психологических и психопатических понятий. Философия, искусство и литература, в которых Нордау видит лишь признак общего вырождения, являются только выражением современного миросозерцания, религиозного скептицизма, философского позитивизма.
Впрочем, сам Нордау разрушает всю свою теорию вырождения весьма крупным противоречием. Охарактеризован в вначале современное искусство как важнейший симптом общего вырождения, он в конце своего труда называет его прогрессом в человеческом развитии. Он говорит: «Басни и сказки были прежде высшими произведениями человеческого ума. Они служили выражением сокровеннейшей мудрости и его самых драгоценных преданий. Теперь это – специальный род литературы, пригодный преимущественно для детей. Стих, который ритмом, образностью и рифмой представляет ясное доказательство об его происхождении от раздражения ритмически работающих второстепенных органов, от ассоциации идей по внешним сходствам, а вслед затем по созвучию, первоначально был единственной формой словесности; теперь же он употребляется только для чисто эмоциональных описаний, а для других целей заменён прозой и сделался почти атавистическим способом выражения. На наших глазах совершается теперь падение романа: серьёзные и высокообразованные люди едва удостаивают его внимания, и он читается преимущественно женщинами и юношами».
Из этого следовало бы предположить, что наше искусство, «превзошедшее» прежние формы, находится на высшей ступени развития, а потому о вырождении не могло бы быть речи. Но мысль, будто творческая форма Гомера, Данте, Гёте произошла «из возбуждений ритмически работающих подчиненных органов», будто её теперь должно рассматривать как «атавистический приём», так же смешна, как смешон вывод о вырождении из современного искусства. Не «подчинённые органы», а идеалистическое мировоззрение того времени обусловливало форму тогдашнего искусства.
Если Нордау утверждает, что – когда на его «терапию» обратят внимание и тем оберегут человечество от дальнейшего вырождения – «по истечении нескольких столетий искусство и поэзия станут чистым атавизмом и будут культивироваться лишь наиболее впечатлительной частью человечества, женщинами, юношами, быть может, даже детьми», — то это происходит вследствие незнания психических свойств тех героев ума, которых мы называем гениями. Кто не стоит на точке зрения Моро и не считает заодно с ним гениальность болезненным состоянием, тот поймёт, что пока существует духовный прогресс, пока человечество идёт вперёд, — творческие гении будут одаривать мир произведениями своего ума. В главе о психологии гениальности мы уже видели, что «гениальный художник творит не потому, что хочет, а потому, что должен». Поэтому искусство будет существовать, пока на свете существуют люди.
Мы не можем теперь иметь представления о том, какую форму примет искусство через несколько столетий. Мы знаем, что оно зависит от мировоззрения данной эпохи; но какую форму оно примет в далёком будущем – это лежит вне нашего познания. Было бы поэтому пустым времяпрепровождением – высказывать на этот счёт какие–либо взгляды.
На основании всего сказанного нами до сих пор мы по необходимости приходим к тому выводу, что общее вырождение культурных народов отнюдь не доказано ни одним из упомянутых авторов. Человечество вовсе не страдает «чёрной чумой вырождения», и миру так же мало надо бояться сказки про «гибель народов», как предсказания астронома Фальба о предстоящей гибели нашей планеты. Но, с другой стороны, мы принесём человечеству огромную пользу, если, руководясь наукой, будем бороться с различными вредными воздействиями на нервную систему, чтобы тем предупредить дальнейшее распространение душевных болезней и дать миру здоровое и вполне развитое потомство.
