И хитренькая девушка начинала каждую песню именно так, как исполняла ее какая-нибудь звезда, — временами казалось даже, что она просто старательно раскрывает рот под «фанеру». Но потом хитрунья, лукаво и нежно переглянувшись с длинноволосым парнем, мороковавшим у синтезатора, вдруг обнаруживала необыкновенно сильный, изощренный голос и начинала вытворять такое, что столичные аранжировщики поиздыхали бы от зависти в своих миллионных студиях. После каждого исполнения ресторан взрывался аплодисментами, и восхищенные курортники несли певице деньги, которые она не брала — лишь величественно кивала на корзиночку, стоявшую на одном из усилителей, а потом, улучив мгновение, исподтишка взглядывала в ожидании похвалы на своего аккомпаниатора. Тот благосклонно улыбался, но было заметно, что корзиночка интересует его куда больше, нежели влюбленная в него певица.
— Талантливая! — восхищенно сказала Лида, отправив с официанткой сто долларов, перемещение которых от сумочки до корзиночки было тщательно отслежено длинноволосым.
— Супер! Московские курлыкалки отдыхают! — согласилась Нинка, отрывая взгляд от понравившегося ей бармена, похожего чем-то на Харатьяна. (Она, кажется, совсем уже позабыла свои однополые фантазии…)
— Неужели ее до сих пор никто здесь не заметил?
— Кто? Талант — это укор бездарностям. А их всегда больше. Разве пустят?
— Но ведь кто-то же прорывается?
— Конечно! Некоторые и до Москвы добираются. Автостопом — на попутных кроватях. Но у этой не получится. На мордочку ее посмотри! Будет здесь всю жизнь глотку драть, кормить своего патлатого, заведет от него ребеночка, и ку-ку… Талант должен доставаться стервам!
— Жаль.
— Жизнь безжалостна, как нож гинеколога! — вздохнула подруга.
В перерыве певица подсела к стойке и залпом осушила бокал красного вина.
— Вот, а потом сопьется, — буркнула Нинка.
Странно, что она это вообще заметила, так как вовсю переглядывалась с барменом. В самый разгар переглядываний позвонил из Африки Рустам и сообщил, что застрелил льва.
Выйдя из ресторана, подружки решили прогуляться по широкой, уходившей вдаль аллее, явно недавно проложенной, вымощенной белыми плитами и обсаженной по сторонам молодыми кипарисами. Никто за ними не увязался: их тыл надежно прикрывал Костя. В воздухе веяли головокружительные ночные ароматы, где-то мерно шуршало море, а звезды над головой сияли, словно иллюминация в далеком небесном городе. Аллея оборвалась внезапно. Из-за последнего кипариса выскочил непонятно как оказавшийся впереди Костя и предупредил:
— Дальше — грязь!
И в самом деле, впереди была огромная, полная звезд лужа.
Старков возник неожиданно — за день до отъезда. Он тихо вошел на пляж и замер, сравнительно разглядывая обнаженных подружек. Первой заметила его Лидия Николаевна.
«Закройся!» — взвизгнула Дама.
«Не так быстро!» — очнулась Оторва.
Глядя, как подруга набрасывает на себя полотенце, Нинка, наоборот, раскинулась еще завлекательнее и томно упрекнула нежданного гостя:
— Майкл, как вам не стыдно находиться в обществе голых дам одетым?
Он радостно улыбнулся, стянул шорты вместе с плавками, показательно игранул мышцами и с разбегу нырнул в воду.
— Хорош, хомо самец! — вздохнула Нинка. — К тебе приехал…
— Ты с ума сошла! — Лида быстро натягивала купальник. — Зачем ты его заставила раздеться?
— Ага, такого заставишь! А нудизм, подруга, единственное утешение в нашей нудной жизни!
Лида встала и положила полотенце у самой воды. Миша выходил из волн, словно молодой бог, простодушно не ведающий срама. Увидев полотенце, Старков снисходительно улыбнулся и неторопливо обернулся им, давая возможность по достоинству оценить содержимое загорелых чресл. Нинка, вняв возмущенным взглядам подруги, прикрылась книжкой с целующейся парочкой на обложке, и весело спросила:
— Какими судьбами, мистер Старк, в наш женский монастырь?
Оказалось, Миша был в Ялте по делам очень важного груза, надолго застрявшего там из-за незалежной упертости хохляцких таможенников, а дальше его путь лежал в Севастополь, где ему под видом металлолома обещали продать свеженький противолодочный крейсер, заказанный и уже частично оплаченный китайцами. И вот он, так сказать, по пути решил проведать очаровательных дам.
— Майкл, ты, наверное, шпион? — засмеялась Нинка.
— Конечно, меня зовут Бонд. Джеймс Бонд. И я очень люблю красивых женщин!
— Эдуард Викторович знает, что вы здесь? — тревожно спросила Лида.
— Разве я похож на самоубийцу? — захохотал Старков.
Ужинать поехали в «Моллюск». По пути наперебой расхваливали Майклу необыкновенную певицу.
— Если вы не преувеличиваете, то это интересно! У меня есть знакомый продюсер — ищет таланты…
Но в тот вечер, как назло, пела совсем другая девушка, восполнявшая полное отсутствие вокальных данных буйной автономией роскошных ягодиц. Денег ей несли еще больше, и она благодарно вминала их в свой бездонный лифчик.
Когда проходили мимо бара, Нинка кивнула белокурому двойнику Харатьяна, словно старому знакомому. В тот вечер она была томно рассеянна, жаловалась на духоту и несколько раз выбегала из-за стола якобы подышать свежим воздухом. Майкл рассказывал о том, как жил с родителями в Америке и долго, поначалу безуспешно, учился быть нерусским. Со временем научился, и однажды, затащив в постель студентку соседнего колледжа, наутро он признался ей, что приехал из России.
— Сначала эта воспиха обалдела и подумала, что я ее разыгрываю…
— Кто? — не поняла Лида.
— WASP — white Anglo-Saxon protestant, — объяснил Старков. — Жуткие зануды! Потом она страшно испугалась и прямо от меня, кажется, побежала в ЦРУ…
— А разве в Америке тоже стучат? — удивилась Нинка, в очередной раз вернувшаяся с воздуха.
— Вау! Так стучат, как в доме во время ремонта!
Весь ужин он смотрел на Лидию Николаевну с нескрываемым вожделением, и она всячески корила себя за то, что надела платье с глубоким вырезом.
«А ведь я тебя предупреждала!» — ворчала Дама.
«Нормально, — успокаивала Оторва. — Тебе же приятно!»
«Ничего приятного! У этого Майкла ухмылка сексуально озабоченного тинейджера!»
«А по-моему, у него очень милая детская улыбка…»
Нинка объявила, что у нее страшно болит голова и что Костя отвезет ее, а потом сразу вернется за ними. Оставшись вдвоем, они еще долго разговаривали. Майкл рассказывал, как страшно испугался, когда после ареста отца к ним ввалились с обыском и перерыли всю квартиру в поисках запрещенной литературы. Он даже стал заикаться, и вылечили его только в Америке — старенький логопед из военной еще эмиграции. У него на стене в кабинете висел портрет генерала в очках — Власова.
— Теперь я заикаюсь только, когда очень в-в-волнуюсь! — с улыбкой сказал Майкл и под столом положил ей руку на колено.
«Пощечину! Дай ему пощечину!» — заголосила Дама.
«Зачем? Тебе же нравится!» — хмыкнула Оторва.
— Значит, сейчас вы волнуетесь? — спокойно спросила Лидия Николаевна.
— К-конечно! — рассмеялся Старков, и его теплая ладонь осторожно двинулась дальше.
— Уберите руку! — тихо приказала Лидия Николаевна.
— Почему? Я же вас люблю! Давно. Вы же знаете.
— Нет, не знаю. Надеюсь, Эдуард Викторович тоже не знает.
— Надеюсь, — помрачнел Майкл и убрал руку.
