в него.
“Вот оно, началось!” — услышал он чьи-то слова рядом, но не разобрал, кому они принадлежали. Он быстро, почти мгновенно согрелся, и теперь тело уже не одолевал мороз, а мучила жара. Взмокшая одежда прилипла к коже. Пот заливал глаза. Кровь молотками стучала в виски.
Виктор с трудом поспевал за пушкой.
Деревня неожиданно открылась слева, у леса: она загорелась и стала видна артиллеристам. Пламя пожара осветило и поле боя, в багровых всплесках огня различались тёмные фигуры на алеющем в зареве пожара снегу. Они были неподвижны. Чуть в стороне от пушкарей кто-то копошился — Ваганов не сразу сообразил, что это тянут провод связисты. Там, куда ушла, куда продолжала рваться пехота, то затихала, то усиливалась перестрелка.
Расчёт “сорокапятки” почти догнал стрелков у деревни. На дальней её окраине гремел бой. Артиллеристы не знали, прошли ли пехотинцы деревню насквозь под покровом темноты, воспользовавшись тем, что не ожидавшие атаки, захваченные врасплох немцы не успели прийти в себя и должным образом организовать сопротивление, или атаковали её обходным ударом. Во всяком случае Ваганов и его товарищи тотчас убедились в том, что все фрицы в панике убежали по просёлкам. Едва они въехали в деревенскую улицу, с чердака одного из домов ударил фашистский пулемёт. Как будто споткнувшись, упал в снег заряжающий Саратов — первый раненый в расчёте. Но солдаты успели засечь место, откуда бил немец, и, быстро развернув орудие, двумя снарядами разнесли пулемётное гнездо.
К полудню продвижение замедлилось. Опомнившись, гитлеровцы начали кое-где активизироваться, переходить в контратаки, впрочем, не имевшие заметного успеха. А к вечеру появились наши танки, и пехота, идя за ними вплотную, опять энергично устремилась вперёд.
Воздух пропитался духом сражения — горьким запахом пожаров, кислым, першащим в горле спалённым порохом, вонью горящей техники. Снег стал серым от копоти. Разбитые орудия, брошенные автомашины и мотоциклы, чадящие танки дополняли картину. Тут и там торчали в снегу трупы в неестественных позах: серо-зелёные шинели чужаков вперемешку с нашими серыми; в маскхалатах и без них, некоторые — в полушубках и телогрейках.
Бой продолжался и на следующие сутки.
7 декабря у населённого пункта Слобода батарея попала под бомбёжку. Из строя вышли два орудия и несколько лошадей. Расчёт Ваганова остался без пушки, а его командир, младший сержант Климак, получил ранение. Понёсшая потери батарея прибыла в деревню Мужиково.
Стрелковые батальоны полка изрядно поредели в непрерывных боях, и артиллеристам приказали влиться в боевые порядки пехоты. Две оставшиеся пушки поставили на прямую наводку.
Утром 8-го гитлеровцы открыли массированный огонь из шестиствольных миномётов. Ещё не стих огневой налёт, как из леса, темнеющего метрах в пятистах от позиций уральцев, вывалило до батальона фашистов. Выровнявшись в цепь, они двинулись к нашим окопам. Это была типичная немецкая атака: с автоматами у пояса, с пальбой на ходу от живота.
Наша оборона замерла.
“Приготовиться к отражению атаки!” — Виктор расслышал надсаженный голос комбата Губанова, вдвоём со связным хоронящегося в маленьком окопе и в бинокль разглядывающего атакующих. Ваганов с наводчиком Роговым находились в окопе близко от командира батареи. Рогов пытался и всё никак не мог скрутить “козью ножку”. Мины с хрустом рвались вокруг, осыпая окоп землёй. Враг неумолимо приближался. Уже видны лица автоматчиков. Немцы явно прибавили шагу… Пора!
Кажется, в окопах выстрелили все разом. Залп получился дружный. За ним грянул второй. Из лощины слева заговорил “максим”. Справа ожили ручные пулеметы. Через головы обороняющихся с шелестом понеслись снаряды. Это вступила в бой 76-миллиметровая батарея. Чёрные султаны разрывов взметнулись в рядах врага. Цепи его смешались. Еще мгновение — и гитлеровцы, оставляя убитых и раненых, повернули назад…
Батарея считала потери. Ранен комбат Губанов. Ранен комиссар Фомин. Убит подносчик снарядов Семён Юдицкий. Это ему перед боем внушал старшина Чугаев: “Не торчите над бруствером, или вам жизнь не дорога?”. “Я человек маленького роста, в меня трудновато попасть…” — отшучивался Семён…
Поздним вечером артиллеристов отвели в недалёкий тыл. В штабе полка, в деревне Аксёново, Ваганова и пятерых его сослуживцев, умеющих ездить верхом, временно прикомандировали к комендантскому взводу.
……………………………………………………………………………………………………………….
Шли ожесточенные бои за Клин, первый город на боевом пути дивизии. Битва не прекращалась ни днём, ни ночью. Населённые пункты вблизи города переходили из рук в руки по нескольку раз.
12 декабря немцы бросили в бой до ста танков. В небе беспрерывно гудели вражеские самолеты. Мощные взрывы, точно обвалы, сотрясали землю. Враг постоянно бросался в контратаки. Но сломить уральцев фашисты не смогли.
13 декабря решетовцам пришлось схватиться с немцами в жестоком бою у деревни Шевелёво. И деревня — одно название: всего-то несколько домов…
Первый батальон атаковал в лоб. Стена огня встала перед солдатами, многие упали на белый снег, пятная его алой горячей кровью — упали и не поднялись уже. Атака захлебнулась. Новая попытка, и опять неудача. Ещё больше неподвижных тел осталось на поле боя… Так несколько раз.
Стихло под Шевелёвом лишь к вечеру.
Полковник Решетов сильно расстроен. Страшные потери (одних убитых около трёхсот), а задача не выполнена… Но и впрямь утро вечера мудренее. 14 декабря немцы боя не приняли — оставили деревню, не дожидаясь нашей атаки.
…В деревенской избе, в красном углу, под иконами, сидят комиссар полка капитан Нефёдов и оперуполномоченный особого отдела старший лейтенант Солдатов. С шумом открывается входная дверь, в избу врывается морозное облако. Двое дюжих автоматчиков в маскхалатах вталкивают плохо стоящего на ногах, дрожащего человека. Один из автоматчиков докладывает:
— Товарищ комиссар, вот — дезертира поймали!..
Нефёдов долго молчит, смотрит с удивлением, с изумлением даже.
— Где вы его взяли?
— В доме на краю деревни, на печи отогревался, у какой-то бабульки…
Красноармеец, возраст которого невозможно определить, — среднего роста, худощавый, с закопченным, обросшим щетиной лицом — стоял перед офицерами с видом почти отрешённым. Ноги его закутаны в тряпьё и солдатские обмотки, из-под которых кое-где видны стоптанные, большого размера ботинки.
— Так! — В голосе и в выражении лица комиссара удивление уже вытесняется негодованием и презрением. — Значит, наши дерутся с врагом, не жалея жизни, а ты, мать… так!.. на печке… Шкуру спасаешь, сволочь!.. Гад! Предатель!.. Молчать!
И после тяжёлой паузы:
— Расстрелять подлеца. Немедленно! — взвизгивая, переходя на фальцет, повторяет: — Да, расстрелять — и баста!
Потом поворачивается к особисту:
— А ты, Солдатов, потом оформи как положено!.. Автоматчики, выполняйте приказ!
Нефёдов рукой указывает куда-то за дверь, можно понять — в сторону огорода. Но боец, вдруг как будто придя в себя, трясущимися губами выдавливает, хрипит:
— Н-но.. н-ноги… това… комисс… ноги у ме…
— Какие ещё ноги?! — гневно (брови сцеплены возмущённо и кулаки сжаты до побеления в костяшках пальцев) бросает комиссар.
— Обмо…рож..ны… ноги, — уже чуть более внятно получается у бойца.
Нефёдов скользит взглядом по странной обувке солдата.
— Что же ты сразу-то не сказал? — Тон у комиссара меняется. — Санинструктора сюда! — И дождавшись санинструктора: — Проверь, не врёт ли…
Едва потянули ботинок с ноги, красноармеец дико завыл от боли.
— В медсанбат его немедленно! — кричит комиссар, и со стороны невозможно понять, чего в его голосе больше — ещё не успевшего остыть гнева, или сострадания к бойцу, или радости за него…
