том, что святые Кирилл и Мефодий уже в IX веке дали славянам то, что Лютер дал немцам только в ХVI веке, а именно — слово Божие на родном языке. Имея в начале такое слово, русская культура получила сразу же и национальное, и всеславянское значение. Через Священное писание общее этническое происхождение как русских, так и прочих славян было подкреплено еще духовной этической общностью…
Христианство было воспринято на Руси не столько как догмат, сколько отчасти как обряд, красота которого спасает мир, отчасти же и по преимуществу как правда, по которой должны жить люди. Средоточием русского христианства стала этика… Христианским идеалом русской государственности было требование, чтобы она насаждала на земле мир, однако не в смысле мира опустошенной пустыни, о котором писал Тацит, и не в смысле захватного империализма, а в соответствии со славою в вышних Богу, исключающей обоготворение или абсолютизацию государства, государя, сословия, класса, народа, и с благоволением в человецех, исключающим ненависть и вражду. Этому идеалу служили лучшие строители русской государственности”.
Да, именно Вячеславу Клыкову должны мы поклониться, что стоят в Москве на Славянской площади просветители Кирилл и Мефодий, стоят так красиво и уверенно, словно и не было никогда времен иных, словно стояли они здесь, в центре русской столицы, всегда.
1988 год. Россия на пороге эпохального события: приближается празднование Тысячелетия Крещения Руси. Именно в это время Вячеслав Клыков, уже известный скульптор, создает памятник, который власть воспринимает чуть ли не как антигосударственное деяние…
…Преподобный Сергий Радонежский был тем духовным пастырем, кто благословил в 1380 году Дмитрия Донского и русское воинство на битву за освобождение русской земли от трехсотлетнего иноземного ига на Куликовом поле. Именно Сергий Радонежский олицетворял в молитвенных прозрениях дух единства Руси. Но в России конца XX века произошло совсем иное: в день установки памятника преподобному Сергию в Радонеже власти воспротивились возвращению духовного пастыря к народу. Чтобы помешать людям приехать на церемонию открытия, изменили расписание электропоездов и автобусов, идущих в направлении Сергиева Посада, выставили тройное оцепление из солдат и милиции на месте установки памятника. В средствах массовой информации была развязана травля художника.
Но сегодня Сергий Радонежский стоит в русском поле на невысоком холме, стоит вольно и свободно на земле, где жил, служил, окормлял страждущих. К нему идут люди. Стоит русский подвижник Сергий, облаченный в монашеские одежды, приблизив к самому сердцу отрока, словно отогревая его своим духом, и в его образе — молодость пробуждающейся, вновь обретающей веру России. Предельна простота изваяния — белый мрамор, не убоявшийся ни степных ветров, ни дождей, ни ворогов. И в то же время нельзя не дивиться художественному решению глубочайшего по содержанию замысла скульптора, воплощенного в памятнике в его изысканной простоте: точно исполнено наставление старца Оптиной пустыни Амвросия: “Где нет простоты, там одна пустота”. Ненавязчива, но явлена и перекличка с идеей и образами картины Михаила Васильевича Нестерова “Явление отроку Варфоломею”.
Сергий Радонежский не единственный образ, который явился ваятелю как духовный пророк, подсказавший путь развития России. Не менее показательно в этом отношении и обращение Клыкова к образу Серафима Саровского, памятник которому создан скульптором в преддверии народного Крестного хода, перенесения обретенных вновь мощей преподобного Серафима в Дивеево. То, что скульптор курянин, на одной земле с Серафимом Саровским рожден, имело, наверное, для скульптора значение — провиденциальным знамениям он не был чужд. Путь духовных исканий его отразился во всем скульптурном образе святого Серафима, представленного в простом крестьянском платье на коленях молящимся на камне. Сосредоточенное, доброе и спокойное лицо и руки, возведенные к небу. Нет, в этом жесте не только и не просто мольба, в этих руках — сила, готовность обнять и защитить весь род людской, принять на себя беды, тяготы народные. Всего лет пять прошло с того дня, как встал памятник на земле русской, предстал пред взором людским в молитве своей Серафим Саровский, а в сознании народном живет уверенность, что так и было всегда, настолько прочно изваянный образ вошел в наше сознание, как будто всегда слышали и знали слово святого Серафима: “Истинная же цель жизни нашей состоит в стяжании Святага Духа Божьяго… Господь ищет сердца, преисполненные любовью к Богу и ближнему… Что же может быть выше всего на свете и что драгоценнее даров Духа Святаго, ниспосылаемых нам свыше в таинстве крещения, ибо крещенская эта благодать столь велика и столь необходима, столь живоносна для человека, что даже и от человека-еретика не отъемлется до самой его смерти, то есть до срока, обозначенного свыше по Промыслу Божию для пожизненной пробы человека на земле — что-де он в этот Богом дарованный ему срок при посредстве свыше дарованной ему силы благодати сможет совершить”.
Вглядимся в лицо художника. Удлиненный овал аскета, прямые, тщательно высеченные правильные черты. Высокую крепкую шею венчает красивая голова с чистым, открытым лбом и ровной линией бровей. Просто, по-мальчишески пострижены непокорные волосы. Прямая, словно стрела, линия красивого носа, глубокий пронзительный взгляд цельного, прямого, открытого человека.
В нем светится порода родового славянского корня, как в том внутренне собранном и готовом к бою образе Александра Невского, созданном кистью Павла Корина. Известно, суть личности художника нужно искать в его работах. Выйдя из Суриковского училища, он участвовал в создании скульптурной группы, украшающей фасад Театра кукол им. Образцова в Москве, тем самым показав, что не чужд современным веяниям в искусстве, широк во взглядах и поисках новых форм. То же сказалось в образе Гермеса, венчающего шпиль, установленный на площади перед Международным торговым центром в Москве. Работа молодого скульптора была отмечена Государственной премией СССР. Тогда многие искусствоведы, сразу же отметившие появление незаурядного дарования, находили в стилистике его работ проявление неоклассики, считали продолжателем направления, появившегося в Италии как протест разрушительным нововведениям начала XX века. Это направление, захватившее многих европейских художников накануне Второй мировой войны, безусловно, проявилось и в России. Глубочайшая трагедия, пережитая человечеством в ходе войны, не могла не поставить историко-художественные процессы в самую прямую связь и зависимость от последствий этой катастрофы.
И все же об истинном рождении русского ваятеля, творческим дыханием которого “опален” конец XX века и переход в третье тысячелетие в истории русского искусства, мы можем говорить с того дня, когда созрела в нем идея, воплотившаяся в скульптурном портрете Сергия Радонежского.
Те, кто предполагают в Клыкове человека железной воли и безрассудного творческого напора, глубоко ошибаются. Да разве можно так воспринимать автора вдохновенного, овеянного поэзией хотя бы памятника святым просветителям Кириллу и Мефодию?! А Батюшков в Вологде? А Бунин? А Рубцов? Скульптор умел воспеть восхищение русскими талантами. Это памятники человечности и духовной зрелости народа. Сколько простора мысли, сколько смиренного понимания и мудрости в лицах просветителей и творцов, сколько благородной красоты и мягкости в линиях памятников, отражающих душевную чуткость их создателя!
Ушел Вячеслав Клыков. “Сильные мира сего” уже не встретят его испепеляющего взгляда, не столкнутся с его непреклонностью и волей. Да, он великий русский художник. Но не потому, что это признали теперь после смерти даже его политические противники и ярые открытые враги. Он велик, потому что умел слышать музыку народной души.
Это важно понимать, иметь в виду, когда мы пытаемся представить образ скульптора во всей полноте его эстетической, нравственной, гражданской и общественной сущности. Когда задаешься вопросом, откуда пришла к нему политическая позиция убежденного пропагандиста триединства “Православие, самодержавие, народность” в современной действительности, приходишь к выводу, что это его личный ответ на лживость и предательство властью интересов народа. Это реакция страдающего человека из-за безответственности и презрения власти к народным нуждам.
Но задумаемся: какой крестный путь духовных исканий прошел деревенский паренек с горячим сердцем из курского села Мармыжи?! Он родился в 1939 году перед самой страшной в мире войной, едва осознав себя, пережил леденящий душу ужас наступавшей фашистской оккупации. “Какая война была, сколько людей полегло!” — вспоминает в документальном фильме Николая Ряполова мама Вячеслава Клыкова Лидия Тимофеевна, которая так и жила до самой кончины в родном селе, где похоронила мужа-фронтовика Михаила Васильевича и куда привезли нынче останки Вячеслава Михайловича Клыкова его родные, чтобы предать родной земле. Сюда, в родные его Мармыжи, что всего в ста километрах от третьего ратного поля России — Прохоровского, — постоянно приезжал Вячеслав Клыков с братом. Он свято хранил память
