– Так точно.
– Хорошо видишь? Возьми глаза в зубки.
– Явственно обозначается. Мундир ихний и сапожки на ковре лежат, а их благородие отдельно стоять изволят. Прикажете подобрать?
– Не лезь, рукосуй, пока не спрашивают! Как их благородие к нам попал?
– В гости с вашим высокородием, надо полагать, явились. Чайку с лимоном прикажете на две персоны, либо каклетки со сладким горошком разогреть?
– Погоди греть, как бы я тебя сам не взгрел… А вот я тебе расскажу. Дверь я ключом сам открыл, – была на запоре. Понял?
– Так точно. Сам на два поворота замкнул. Замок у нас знаменитый.
– Так-с… Взошел в кабинет, ан у меня на отоманке под буркой теплый корнет храпит. Вон они-с. Что ты на это скажешь? В замочную дырку он пролез, что ли?
– Никак нет. Замочную дырку я завсегда с унутренней стороны бляшечкой прикрываю…
Усмехнулся батальонный, да и корнет повеселел, – сел на стул сапожки натягивать. Ишь какой, мол, солдат аккуратный.
– Так-так. Мозговат ты, Алешка, да и я не на глине замешан. Каким же манером, еловая твоя голова, корнет к нам попал? Тут, брат, не замком, – чудом здесь пахнет.
– Не могу знать! Насчет чудес полковой батюшка больше меня понимают. А только дозвольте разъяснение сделать…
– Говори. Ежели дельное скажешь, полтинник на пропой дам.
– Весной, ваше скородие, случай был: полковой капельмейстер по случаю полнолуния на крыше у городского головы очутились. Изволите помнить?
– Ну-с?
– Сняли их честь-честью. Пожарные солдаты трехколенную лестницу привезли. Доктор полковой разъяснение сделал, будто это у них вроде лунного помрачнения. Лунный свет в них играл…
– Ну-с?
– Может, и их благородию таким же манером паморки забило…
Посмотрел батальонный на корнета, корнет на батальонного, оба враз рассмеялись.
– Ну, это ты, ангел, – говорит корнет, – моей гнедой кобыле рассказывай! Какое же теперь полнолуние, луны и на полмизинца нынче нет.
– Да может, ваше благородие, в вас это с запрошлой луны действует? Вроде лунного запоя…
Махнул батальонный рукой:
– Заткнись, Алешка! Не то что полтинника, гривенника ты не стоишь. Посадил корову на ястреба, а зачем – неизвестно… Тащи-ка сюда каклеты. У меня от ваших чудес аппетит, как у новорожденного. Да и гость богоданный от волнения чувств пожует. Прошу покорно!…
Тронулся Алешка легким жаворонком: пронесло, слава Тебе, Господи. А батальонный ему в затылок:
– Стой! А чего это ты, шут, между прочим, все хрипишь? Голос у тебя в другую личность ударяет…
– Виноват, ваше скородие. Надо полагать, как в самовар дул, жилку себе от старания надсадил… Папироски на подоконнике, не извольте искать.
Да поскорее от греха на два шага назад и за дверь.
Сидят, закусывают. Снежок по стеклу шуршит, каклетки на вилках покачиваются. Пожевал батальонный, к коньяковой бутылке руку потянул: гнездо цело, да птичка улетела…
– Однако… И здоровы энти лунатики пить-то! Чокнуться даже нечем. Да вы будьте без сумления, пехота не без запаса… Эй, Алешка, гони-ка сюда зверобой, в сенях на полке стоит. Сурьезная водочка!… А между прочим, корнет, здорово вы, надо быть, дрозда зашибли, допрежь того как в лунном виде под бурку мою попали. Ась?
– Так точно! По случаю заносов, на вокзале флакона два-три пристроил.
– Конечно! Чего же их жалеть… А за племянницей неизвестного дяди полевым галопом изволили все ж таки дуть? Я по службе вас старше… Сам кобелял в свое время. Валите!…
– Так точно! Был грех.
– А в чем она, племянница, одевши-то была?
– В черной тальме. А может, и в белой. Снег в глаза бил и я, признаться, на раскатах очень заносился… Вот платочек запомнил: в павлиньих узорах, округ головы зеленые махры…
Затопотал батальонный каблуками, глазки залучились, по коленке корнета хлопнул.
– Так и есть. Это ж вы за племянницей нашего старшего врача лупили. В театре она на камедь смотрела… Через дом от нас живет. Ах, корнет-пистон, комар тебя забодай! Ну и хват! Ан потом снежком ее занесло, ветром сдуло, а вы в мою калитку с двух бортов с разлета и попали… Ловко!… Эй, Алешка!… Что ж зверобой? Протодиакона за тобой спосылать, что ли?
А Алешка за портьеркой задержался, разговор ихний слушавши. Спервоначалу так весь сосулькой и заледенел, а потом видит, какой натуральный поворот делу даден, – взошел бесстрашно, рюмками звякнул. Встал перед ими – душа на ладони – и дополнение светлым голосом сделал:
