или пнуть, Соня называла «речка-кретинка, дуб-осел». Никаких внятных причин для злости не было, – просто пятница, а по пятницам на нее всегда находило, вот и вся причина. В таком состоянии души лучше всего было изучать разные формы жизни, к примеру болтаться по бутикам на Невском.
Из окна Эрмитажа Соня всегда смотрела на жизнь философски, а когда Соня смотрела на жизнь сквозь витрины бутиков, она не думала ни о чем вечном и суровом, а просто сразу же хотела все купить.
– Но у меня уже есть одна голубая норка… Может быть, это разврат – иметь две голубые шубы? Или ничего? Как вы считаете, девочки? – задумчиво обратилась к продавщицам Соня, демократичная любительница голубых норковых шуб.
Сонина мама Нина Андреевна иронически называет Соню буржуинкой. И если бы Соня принимала Нину Андреевну всерьез, ей было бы это особенно обидно, – Соня в детстве любила Гайдара и никогда не позиционировала себя как Мальчиш-Плохиш, а только как Тимур и его команда.
Нина Андреевна злится, что дочь, на ее глазах сменившая пионерский галстук на комсомольский значок, воспитанная в уважении к идеям равенства, выросла такой, можно сказать, норковой нахалкой. Утверждает, будто бы Соня так беззастенчиво тычет в лицо простым людям у них же отобранное народное богатство и свой нечестно доставшийся социальный статус, что просто смотреть противно.
Хотя не исключено, что Нина Андреевна наговаривает на Соню, а на ее месте сама вела бы себя именно так, – потому что она умеет быть или начальником, или подчиненным, а больше никак не умеет. А в глубине души гордится Соней и немного ее робеет, как будто дочь внезапно стала ее начальницей – согласно невидимому штатному расписанию. Так что все противоречия между бедными и богатыми, как в зеркале, отражались в отношениях Сони в шубе и «крайслере» и ее мамы Нины Андреевны в идеалах и голубом китайском пуховике, приобретенном с рук в переходе станции метро «Гостиный двор».
Соня так интимно шептала «купить-не купить, длинная-короткая», словно на мгновенье благосклонно впустила в свою жизнь стоявших вокруг нее в карауле продавщиц, толстую блондинку и тощую рыжую.
– Вам идет, и в профиль, и в анфас, – сказала рыжая продавщица специальным продавщицким голосом, одновременно вежливым и хамоватым, словно на самом деле шуба ужасно Соню уродовала.
– Нужно говорить «в профиль и анфас», – сухо поправила Соня, роясь в сумке в поисках зазвонившего телефона, словно резким жестом выдворяя продавщиц прочь из своей жизни. Блондинка и рыжая немедленно показали лицами, что Сонина жизнь им не так уж и понравилась.
Продавщицам запрещалось ненавидеть клиентов, обзываться и как-либо проявлять свою личность во время рабочего дня, но им не всегда удавалось удержаться. «Сучка», – выразили лицом обе, блондинка и рыжая.
– Соня, Соня! – закричал Левка. – Оглохла ты, что ли, звонка не слышишь!.. Сонька! Ты где?
– Не сонькай и не кричи, – радостно отозвалась Соня. Связь с Москвой была такая, словно Левка стоял рядом. – Я на Невском, меряю голубую шубу.
– А что у тебя внизу надето? Внизу, где ноги, – уточнил Левка, тонкий эстет по части обуви.
– Молодец, знаешь, где верх, где низ, – рассеянно похвалила Соня, скинула шубку на руки толстой блондинке, направилась к выходу, по пути задев рукавом вазочку с искусственной розой, и, не глядя, переступила через осколки.
Тоненькая, с изящными движениями Соня, занимающая так мало места в пространстве, была таким неловким медвежонком, как будто она все время выпадала сама из себя. Уронить что-нибудь, задеть, перевернуть, скинуть было для нее совсем обычным, не стоящим внимания делом. Она то поворачивалась неудачно, то рукой махала широко, как Василиса Премудрая, только у той из рукава вываливались кисельные берега и молочные реки – приятные и полезные вещи, а вокруг Сони бессмысленно летали вазы, чашки, зеркала и разные другие предметы.
Блондинка проводила Соню взглядом и мечтательно сказала:
– Наверное, какая-нибудь банкирская жена… или эта, как ее… светская дама.
– Ага, дама! – зло возразила тощая рыжая. – Она вообще проститутка. Бывшая.
– Ты что проститутка?! Она такая… А почему бывшая?
– Прессу почитай. Девушки для сопровождения как раз такие… Там нужно, чтобы был класс. А бывшая, потому что уже на пенсии, – ей лет тридцать пять, не меньше.
– Да ты что, она совсем молодая, – возразила добрая блондинка, – от силы двадцать семь…
– Ага, двадцать семь, как бы не так! Просто не вылезает из косметических салонов… Если бы у меня были деньги…
«Крайслер» был такой новый и такой синий, что при взгляде на него Соня испытала мгновенное чувство радости, что-то вроде «мяу, жизнь удалась!».
– Соня! Ты, конечно, не можешь приехать? – спросил Левка голосом «я самый несчастный человек на свете».
– Лева! Конечно, не могу. А что у тебя случилось?.. – спросила Соня голосом «я тебе не нянька».
– Дома неприятности… – отозвался Левка голосом «нет, нянька, нянька, у меня нет никого, кроме тебя».
Левке было сорок, и, хотя он всегда разговаривал с Соней, словно был ее избалованным братиком- малышом, на самом деле он был СТАРШИЙ брат. Старший брат и виртуоз вербовки, – он всегда делал Соне предложение, от которого нельзя было отказаться. Просил ее о чем-то совершенно нереальном, невозможном, к примеру отдать ему ВСЕ варенье, и в ответ на ошеломленное «Ни за что на свете!» не отступал, как все нормальные люди, а, напротив, быстро конкретизировал задание. «Положи все варенье в ГОЛУБУЮ вазочку». А затем, словно закрепляя крючок в рыбе, добавлял железный аргумент: «А то я не буду любить тебя больше всех». Или НЕСЧАСТНЫЙ ГОЛОС. Или внезапный грипп, от которого одно лекарство – ВСЕ ВАРЕНЬЕ В ГОЛУБОЙ ВАЗОЧКЕ. Левка старший, но всегда был как будто младший, – младший любитель варенья.
На этот раз железным аргументом была Ариша, давняя Левкина подруга и Сонина приятельница.
– Сонь, – Ариша взяла трубку, – приезжай! Приезжай срочно! У Левки ТАКОЕ случилось… Нет, по телефону не могу. Ему плохо, Соня, ему очень плохо… Он сам тебе не скажет, а ты ему очень-очень нужна. Ты вообще ему сестра или где?!.
– Или где… Но как же?.. И что я скажу?.. – удивилась Соня. Она разговаривала с Левкой неделю назад, и ни о чем ТАКОМ речи не было. – Ты же знаешь, я не могу…
– Нет, ты можешь, можешь! Просто скажи «да», – заныл Левка и тут же по-деловому договорил: – Прилетай вечерним рейсом. Что ты там пищишь? Никак не можешь? Тогда поездом.
– Только не ночным, а сидячкой, – трубку выхватила Ариша, – а то до завтра я просто не доживу. Как при чем здесь я?.. Мне ты тоже очень нужна, у меня тоже ТАКОЕ… Приезжай скорей, а то я тебя разлюблю и полюблю кого-нибудь другого.
ТАКОЕ у Ариши случалось пару раз в месяц. Дружба ее с Соней была почти что односторонней, заключалась в Ариши-ных звонках по Аришиной же надобности и зиждилась на Ари-шиной необходимости иметь человека, который никогда никому не расскажет ее секреты. Аришины секреты были – скоротечные связи, но объявленные любовники были так многочисленны, что у Сони изредка закрадывалась мысль – уж не присочиняет ли Ариша кое-что, или почти все, или даже ВСЕ?..
«Я очень-очень нужна Левке, Арише я тоже очень нужна», – досадливо повторяла про себя Соня, двигаясь по Невскому в крайнем левом ряду, с тем чтобы развернуться на Маяковского и поехать домой.
…Приятно все же, когда говорят: «Дорогая Соня, ты всем нужна, мы буквально не знаем, как без тебя жить…» «…Нет, ну что ТАКОГО может случиться у Левки… а ужу Ариши тем более», – возмущенно подумала Соня и, резко метнувшись в правый ряд, направилась к Московскому вокзалу.
Соня огляделась в поисках свободного места, но свободного места не было, и она проскользнула вслед за черным «мерседесом» на закрытую стоянку.
– Эй, сюда нельзя, – подбежал охранник, – быстро выезжаем назад!
– Почему вы обращаетесь ко мне на «эй»?! – возмутилась Соня, вылезая из машины. – Вы знаете, кто я?!. Ах, не знаете? Тогда ведите себя прилично, а то у вас могут быть серьезные неприятности!
«Сучка», – подумал охранник, но беззлобно. Ему понравилась Соня, прилетела, как ведьма на помеле, с блестящими от злости глазами и длинными разметавшимися волосами.
– А кто вы? – поинтересовался охранник.
