дистанцию.
Прошло несколько дней, затем еще и еще, а Головин с Соней так и не помирились. Отношения их теперь полностью определялись конфигурацией квартиры – в квартире на Таврической можно было, не встречаясь, ходить и ходить по кругу, а на случайный вопрос «ты где?» ответить «я тут» и уйти в другую сторону. И чем дольше они не разговаривали, и чем дольше Алексей Юрьевич спал в кабинете, тем невозможнее было вернуться к прежним отношениям, начать разговаривать – о чем?.. И чем дальше, тем больше Соне казалось странным и неестественным лечь с мужем в одну постель – ЗАЧЕМ?..
Алексей Юрьевич был не прав, подумав про Броню: «Этого нам только не хватало». «Это» оказалось очень кстати. Соня старалась от Брони не отходить. Да от Брони не очень-то отойдешь, Броня одна была как большая шумная семья.
И странно, что именно с этой чужой, из вежливости принятой в доме, внезапно образовалась другая жизнь – в семействе Головиных стало почти смешно, почти тепло, и даже долгий неразговор Алексея Юрьевича и Сони не был ни неловок, ни мучителен, ведь голубоглазый пупс каждый вечер зазывал всех на кухню, наливал всем чай, сам болтал не умолкая – за всех, смеялся, напевал и даже пытался пританцовывать.
Кроме того, теперь они очень вкусно ели. На следующий же день после своего приезда Броня посетила соседние магазины.
– У вас нет человеческого мяса, – неодобрительно сказала Броня, вернувшись домой, – хотя и человеческих овощей тоже нет.
Хитрая Броня не любила мясо и овощи, а любила мучное и сладкое.
Почти каждый вечер Соня и Алексей Юрьевич сталкивались у крошечных пирожков с маком и обсыпанных сахаром булочек.
– А чаю попить? – обиженно тянула Броня, и они садились пить чай. И разговаривали друг с другом через Броню.
– Завтра улетаю в Сочи, – говорил Головин.
– Когда вернешься? – тут же спрашивала Броня. И Соня узнавала, когда ее муж вернется.
– Завтра приду поздно, – говорила Соня.
– Это еще почему? – спрашивала Броня. И Головин узнавал, что его жена завтра вечером дежурит по отделу до восьми часов.
– Я тебе позвоню, чтобы ты не скучала, – обещала Броня, – жди.
– Бронечка, в фонде только местный телефон, а мобильный в некоторых залах не работает…
И Головин принимал к сведению, что в фонде только местный телефон, а мобильный в некоторых залах не работает. Он и не собирался звонить, но все же…
Потом Головин уходил в кабинет, и Броня приносила ему туда кефир, и, кажется, Алексей Юрьевич иногда читал ей какие-то свои тексты. Антоша с Броней пересмеивались и перемигивались, раскладывали пасьянсы и играли в дурака, и, кажется, Броня всегда выигрывала. В общем, Броня одна вела семейную жизнь Головиных, только что не спала с ними в одной постели – с Соней в спальне, а с Алексеем Юрьевичем в кабинете.
Каждый вечер с маньяческим упорством, хитростью и угрозами Броня пыталась уложить Соню и Головина, как полагается мужу и жене, вместе.
– Я его подушечку в спальню перенесу? Ляжешь с ним сегодня в одну постелю?
– Бронечка, сейчас считается, что это, наоборот, плохо для… понимаешь? Считается, что так дольше сохраняется свежесть чувств, понимаешь? – втолковывала Соня. – Сейчас не модно спать вместе, понимаешь? И не лягу я ни в какую твою постелю!..
– Ну, раз ты так со мной, так меня Маркуша тоже зовет… – обижалась Броня, – уеду я от вас… раз у вас все плохо, так я и уеду…
– Нет, не уедешь, – решительно возражала Соня, – не уедешь! Будешь тут сидеть, у нас, поняла? У нас все хорошо, поняла?
Врать Броне было стыдно, нехорошо.
Октябрь был полон всяческого вранья, мистификации и притворства. Дома они все вместе.
Любовь любовью, но если ты научный сотрудник, то должен быть и научный результат. В октябре ей нужно было сдать статью в «Сообщения Государственного Эрмитажа». Все знают, что всерьез работающий человек всегда может выдать парочку нестыдных статей, иначе говоря, продукт вполне ладный. Неприличный только на взгляд узких специалистов, которые легко разберутся, что это именно продукт, а не научный результат. Соня переиначила свое собственное старое, то, что она прежде писала о придворном художнике Караваке, посолила одним маленьким новым фактом, поперчила новым видением старых фактов, приписала что-то не новое, но малоизвестное, и основная ее мысль в этой статье получилась такая: Каравак – очень хороший малоизученный художник. Соня надеялась, что неузкие специалисты не заметят ее статью, а узкие… Их мнение отошло сейчас для научного сотрудника Софьи Головиной на второй план. Так что с научным результатом Соня кое-как справилась.
Но были и совершенно конкретные дела, в которых никак нельзя было врать, мистифицировать и притворяться. Лето прошло в обычной летней расслабленности, а теперь ей нужно было принимать фонд. Это означало всё-всё проверить, все-все папки с рисунками перебрать и составить базу данных – полный перечень всех картин, в залах, в хранении, на выставках и во дворцах.
На первый взгляд это вроде бы нетрудно. Каждая стена в Эрмитаже была расписана, то есть имелась фотография, по которой можно было посмотреть, где какая картина висит. И во дворцах тоже были фотографии. Но в зале Меншиковс-кого дворца Соня не обнаружила «Портрет генерала Горчакова» кисти неизвестного художника и была в ужасе, в ужасе – ГДЕ КАРТИНА?! Князев ее утешал, как мог. Сказал – может, если портрет написал неизвестный художник, так никто и не поймет, что картины нет?..
– Ты дурачок, – Соня засмеялась сквозь слезы.
Спустя день «Портрет генерала Горчакова» нашелся в фонде, на самой верхней полке стеллажа. Очевидно, дама-хранитель зачем-то сняла портрет, положила в хранение и забыла… Ох!..
Соне было бы гораздо легче, если бы ей пришлось принимать фонд у живого хранителя, то есть у живого человека, то есть если бы строгая дама была жива… Но строгая дама умерла, умерла внезапно, и теперь у Сони каждый день возникало множество вопросов, на которые некому было дать ответ.
– Скажи своему начальству, – посоветовал Князев.
– Ты что, не понимаешь? – удивилась Соня. – Это нельзя, невозможно…
Князев, конечно, понимал – пожаловаться начальству, что строгая дама содержала фонд не в порядке, было нельзя, невозможно. Хотя не в порядке было все.
Для выставки в Петергофе нужно было отобрать картины и рисунки. Составить список, к каждой картине и каждому рисунку написать карточку – что изображено, подробно, размер. Получить разрешение реставраторов, что картины и рисунки можно выносить из Эрмитажа, каждую картину и каждый рисунок. Нужно было сфотографировать картины и рисунки. Нужно было написать статью о выставке или хотя бы буклет…
Теперь они с Князевым встречались по будням – раз в неделю. Соня не могла в субботу, не могла в воскресенье – хоть они и не разговаривали с Алексеем Юрьевичем, исчезнуть в выходной день было немыслимо. Случались дни, когда Соня официально имела право не находиться в Эрмитаже, она и не находилась, в смысле терялась, пропадала… Считалось, что она курсирует между Эрмитажем, Меншиковским дворцом, Петергофом и фондохранилищем в Старой деревне. На самом деле Соня курсировала между Эрмитажем и квартирой Диккенса на Фонтанке или между Меншиковским дворцом и квартирой на Фонтанке, и это всегда было нервно-суетливо и оставляло чувство «все пропало» – она не успевала работать и не успевала любить… А в Старой деревне, куда нужно было полдня добираться по пробкам, она не появилась ни разу…
С Соней в то время происходило странное: она не то чтобы все теряла, как Антоша, а как-то мистически пребывала в другом пространстве. Не находила вещи в тех местах, куда только что положила, к примеру, положила рисунок на стол, и вдруг – рисунка нет… Или сумки, или чашки… Соня расстраивалась, пугалась.
И все путала. Отобрала на выставку портрет Строганова, а в список внесла данные по портрету Петра
