Она продолжала рыдать и почти не заметила, как перепуганная мать побежала за медсестрой и та сделала Наташе укол.
— Женщина, выйдите, — строго сказала матери медсестра. — Вы сказали на минуточку, а сами сколько просидели? Да еще и больную разволновали.
Мать вышла, тяжело вздыхая.
— Не умею я свои чувства прятать, — говорила она несколько позднее отцу Наташи. — Да и как спрячешь, если она сразу поняла неладное…
— Чего уж теперь-то убиваться. Говорил я тебе, мать, держи себя в руках. Тебя надо было к Наташе отправлять в повязке.
— Какой повязке?
— Из скотча! — в сердцах выговорил он. — А насчет этого ты ей не говорила… Ромкиного папаши?
— Что ты, как можно! Опять разволнуется. Доктор сказал, черепно-мозговая травма — дело непредсказуемое.
— Что же нам с ним делать? Говорит, в гостинице остановился. Номер телефона продиктовал — я записал. Мол, если что случится, чтобы его сразу в известность поставили.
— Ну ты, отец, как всегда, жалостливый больно, да? — Мать покачала головой. — Меня ругаешь, а сам?
— А что, если они помирятся? Хороший же парень.
— Так ты сразу и определил, что хороший. Все они хорошие, когда спят!
— Не ворчи. В конце концов, он нам ничего плохого не сделал. Да и разве он виноват? С бывшей женой развелся, все чин по чину. Ты же сама говорила, это Наташа от него уехала…
— Между прочим, у нее в палате такой огромный букет стоит, дорогущий. И мне сестричка по секрету сказала, что привез его совсем другой мужчина.
— Хочешь сказать, у нее ухажер есть?
— О чем я тебе и толкую.
Селиванов-старший задумался.
— Я, конечно, ухажера не видел, но видел Наташины глаза. Она все время только о Валентине и думала.
— Тоже мне, чтец по глазам!.. Говоришь, у тебя есть его телефон? Давай диктуй.
— Зачем тебе, если ты не собираешься с ним общаться?
— Мало ли, позвонить придется… В самом деле, сколько сейчас гостиницы стоят, ужас!
— То есть ты хочешь предложить ему, чтобы пожил у нас?
— Нет, как можно, вдруг Наташа узнает, станет ругаться.
— А ты ей не говори.
— Она от него уехала…
— Уже обсуждали это. Тебе не кажется, мать, ты пробуксовываешь?
— Поневоле забуксуешь. Как ни поверни, все может быть плохо.
— Или хорошо.
— Не ехидничай. Наташа — наша дочь, а он кто, чужой дядя…
— Не чужой, отец нашего внука…
— Он про сына-то спрашивал?
— Нет, не спрашивал, — растерянно ответил отец. — Может, он не знает, что у него сын родился?
— Как же, не знает! Наташа-то к нему уже с животом ездила. Что ж, он до девяти считать не умеет?
И оба пригорюнились.
Глава двадцать четвертая
— Валерик и слушать не хотел, чтобы я нянечкой в больницу пошла, — рассказывала Неля. — А когда мы за палату заплатили, он врачам условие поставил: сиделка у нас своя. Мол, я буду при больной, а если что не так или состояние больной ухудшится, стану звать медсестру…
— А мать чего в известность не поставила?
— Боялась, что обидится: ее, близкую родственницу, не пускают, а меня пускают. И пришлось бы объяснять, что я считаюсь сиделкой, что это Валерик настоял… Ну, вы понимаете.
— И ты, выходит, сутками возле меня сидишь? — спросила Наташа, хотя на языке вертелся совсем другой вопрос: а ночью не Валентин ли тебя подменяет?
Наташа как-то быстро оправилась от перенесенной травмы. Ей так казалось. Как будто в один прекрасный момент она вынырнула из болота, в котором тонула, и теперь смогла вздохнуть полной грудью.
По крайней мере она перестала впадать в беспамятство. Правда, временами головные боли ее мучили, но приходила медсестра, делала укол, и все куда-то уходило.
Она полюбила мысленно разговаривать сама с собой о том, что с ней происходило до аварии, как она жила, вспоминала всякие мелкие события из жизни, особенно усиленно вспоминала подробности. От этого, как ей казалось, она быстрее выздоравливает. Самовосстанавливается.
Додумалась даже до того, что надо отказаться от таблеток и уколов, а то привыкнет к болеутоляющим лекарствам и потом без них не сможет дальше жить.
Правда, лечащий врач ее успокоил:
— Сотрясение мозга вылечим, и боль уйдет. Или, думаете, теперь это навсегда?
Если что-то не вспоминалось, Наташа вроде невзначай начинала расспрашивать Нелю, и та охотно и с подробностями рассказывала обо всем.
Об одном боялась вспоминать — о Валентине.
Но сегодня как назло вопросы о нем постоянно вертелись у нее на языке.
Можно было бы подождать полуночи — а когда же еще приходят фантомы? — и тогда собственными глазами его увидеть, но Наташе не терпелось. Потому что одно дело ждать конкретного человека, и совсем другое — ждать напрасно, потому что наяву, как окажется, никакого Валентина не было.
— То есть ты хочешь сказать, что, кроме тебя, Валерки и мамы, сегодня никто ко мне не приходил? — спросила Наташа как можно равнодушнее.
Неля заколебалась.
— Официально — никто, — наконец выговорила она, удивленно к самой себе прислушиваясь: надо же, как выкрутилась.
— А неофициально?
— Ну, приходил тут один человек. Всего один раз. Потом его застукали. Вернее, закрыли тот проход, через который он на этаж проникал.
— А на каком мы этаже? — спросила Наташа.
— На шестом.
— Скажи этому человеку, чтобы он не вздумал лезть ни по пожарной лестнице, ни по веревке, иначе… иначе хуже будет!
— А он как раз собирался… сломать этот замок. Надо же, кто-то, видимо, донес или заметил, как он через балкон перелезал…
— Вот видишь, — опять разволновалась Наташа, сразу почувствовав пульсирующую боль в затылке, — через балкон лезет. А если нога подвернется или сломается ограждение… Нет, нет, скажи, что я запрещаю!
— Наталья Петровна, но как я ему скажу, — взмолилась Неля, — если мы не видимся. Почти.
— Нечего торчать возле меня. Пойди и найди его. Иди, иди, а то мне тревожно. Скажи, иначе я ему сына не покажу!
