— В этом я не сомневаюсь, — ответил Люций.
Тогда воин отъехал в сторону, обвел рукой своих людей и заорал на них на языке готов. Они расступились, и Люций проехал между ними.
Несколько сотен ярдов отделяло периметр лагеря готов от стен Рима, на достаточном расстоянии от выстрела с обеих сторон. Люций въехал в тень Porta Salaria и прокричал, что желает въехать. Никто не задал ни одного вопроса, и дверь в тяжелых дубовых воротах открылась почти без промедления. Он спешился и прошел внутрь, ведя за собой Туга Бин. Сначала он удивился, почему все прошло так легко, но увидел часового у ворот, и недоумение исчезло. Часовой умирал от голода. Глаза его ввалились и покраснели, а волосы выпадали пучками. Вокруг рта засохла слюна, а губы усохли и съежились. В таком состоянии человек не может нормально соображать. Город находился в отчаянном положении.
Люций вел лошадь вдоль улиц. Вокруг стояло зловоние от голодающих, немытых и, что всего ужаснее, непогребенных тел. Он видел людей, сбившихся в кучки на углах улиц или в тени потемневших переулков, некоторые вытягивали костлявые руки, умоляя о милостыне. Он остановился всего лишь раз, когда наткнулся на тело ребенка лет четырех-пяти, закутанное в лохмотья. Лицо казалось пергаментным, глаза закатились, мухи уже сидели на ввалившихся губах и расслоившемся носе. Этому ребенку столько же лет, сколько и его собственному…
Он скорбно склонил голову и понял, что не может идти дальше. Он отпустил Туга Бин, наклонился и поднял мертвое тельце. Он закрыл ему личико — невозможно было определить, мальчик это или девочка — и положил легкое, как перышко, тельце на обочину, смахнув мух и прикрыв искаженное, пепельное личико углом изодранного плаща. Этого недостаточно, этого всегда недостаточно, но это все, что он мог сделать. И они с Туга Бин пошли дальше.
В целом городе стояла зловещая тишина, разве только иногда доносился долгий, едва слышный вздох, словно город приготовился к смерти. Трупы лежали повсюду, и над ними вились тучи мух. Еще стоял август, и в такую жару Болезнь скоро объявится, наступая на пятки своему возлюбленному жениху, Голоду, чтобы добавить бедствия Риму.
Люций и Туга Бин с полчаса шли по оголодавшим, призрачным улицам. Собравшиеся группки умирающих начинали волноваться и о чем-то говорить, когда они проходили мимо, глядя сверкающими, безумными глазами на упитанные бока Туга Бин. Люций потрепал ее по носу.
И наконец они добрались до Палатинского Холма, до ворот императорского дворца. Часовые здесь, похоже, питались лучше. Он потребовал впустить его, сказав, что пришел от наместника Гераклиана, от колонны, ушедшей в начале месяца в Равенну, и назвал верный пароль. Ждать пришлось долго, но его все же впустили. Он настоял на аудиенции у принцессы Галлы Плацидии, сказав, что у него для нее тайное сообщение от самого наместника Гераклиана. Велели подождать, и он прождал два часа. Он ждал до вечера. Но потом ему сообщили, что принцесса Галла примет его.
— Присмотри за моей лошадью, — крикнул Люций через плечо. — Пока я за ней не вернусь.
Они дали слово.
Четверо вооруженных гвардейцев провели его в Палату Императорских Аудиенций, и там, на королевском великолепии трона из отборного каррарского мрамора, сидела принцесса Галла Плацидия. Рядом с ней стоял евнух Евмолпий.
Принцесса перевела на Люция свои светлые глаза, долго смотрела, потом произнесла:
— Значит, Гераклиан в Равенне, в безопасности.
— Да. Вместе со своей любимой палатинской гвардией. — Солдат говорил странным, язвительным тоном
— Обращайся к Трону «ваша светлость», — прошипел Евмолпий.
Люций повернулся и твердо посмотрел на него. Потом снова обернулся и с той же твердостью взглянул на принцессу, не добавив ни слова.
Галла была поражена, но не выдала этого. Принцесса не смеет показывать свои чувства, потому что это слабость; она не имеет права повышать голос и должна всегда ходить одинаково величавой походкой, словно держит на голове кубок с водой.
Кроме того, возможно, что этот грязный, растрепанный, босоногий солдат, чье зловонное присутствие она должна терпеть ради связи с этим глупцом Гераклианом, получил солнечный удар, или ослаб от голода или еще чего-нибудь. Неважно. Один раз дворцовым этикетом можно пренебречь. Она хотела знать только одно:
— А остальная колонна?
— Погибли.
Она кивнула.
— А мальчик-гунн?
— Кроме мальчика. Он теперь свободен.
Она улыбнулась.
— Как ты это выразил.
Люций кивнул
— Должно быть, сейчас он довольно далеко на пути к своему народу.
Галла растерялась.
— Ты хочешь сказать… к своим предкам?
— Нет, я имею в виду его народ. Там, на равнинах Скифии. Это достаточно понятно?
— Ваша светлость! — вскричал Евмолпий, подхватывая свои юбки и выбегая на середину палаты. — Его наглость возмутительна! Ты должен отречься — он повернулся к ненормальному солдату, осмелившемуся обратиться к Императорскому Трону таким манером, — ты должен отречься… — Не совсем понимая, от чего именно должен отречься солдат, евнух сердито вскинул руку.
— Ударь меня, — спокойно сказал солдат, — и я сломаю тебе шею.
— О! — завопил Евмолпий, пятясь. — Ваша светлость! Стража!
Но принцесса Галла махнула гвардейцам, отсылая их прочь.
— Принесите этому человеку вина.
— Мне не нужно твое вино, — сказал солдат. — Меня от него вырвет.
Лицо Галлы в первый раз дрогнуло: на нем отразились сразу и неуверенность, и гнев. Она заговорила все с тем же колебанием:
— Что ты должен сообщить мне, солдат?
Люций смотрел на нее, не мигая.
— И если сатана сатану изгоняет, — произнес он, — то как же устоит царство его? Ибо он разделился сам с собою. Евангелие от Матфея, глава двенадцатая, стих двадцать шестой.
Евмолпий вернулся к своей госпоже, и они оба уставились на странного, обезумевшего от солнца солдата.
Наконец Галла снова заговорила. Ее кожа и светло-рыжие волосы казались сегодня бледнее, чем обычно.
— Ты говоришь мне, что мальчик убежал?
— Мальчик убежал. Гераклиан и палатинская гвардия добрались до Равенны. А остаток моей центурии — всей моей центурии — стерт с лица земли. Отрядом батавской конницы с базы на Дунае, переодетым в готов. — Все это время Люций не отрывал взгляда от Галлы, а голос его от гнева делался все громче. — У меня нет для тебя сообщений от этого подонка Гераклиана, да сгниет он в аду. Я пришел сюда только для того, чтобы задать тебе вопрос. Один простой вопрос, на который, надеюсь, ты дашь мне прямой ответ. Правда ли, что все это отвратительное дело — эта резня — было просто…
— Ваша светлость! — завопил Евмолпий, который больше не мог сдерживаться. — Это неслыханно? Ты, немытый хулиган, не смей задавать вопросов ее императорскому величеству, и ты не смеешь…
Люций сделал два шага к Евмолцию.
— Заткни свое дерьмо, — велел он. — Я хочу услышать ответ от того, кто отдал приказ, а не от вонючего евнуха.
— Стража! — завопил Евмолпий. — Арестовать этого человека!
На этот раз принцесса была так потрясена, что не остановила их. Двое дюжих дворцовых гвардейцев
