— Только ростом, — ответила Луиза. — Он был так же высок, как вы, но потяжелее. В молодости у него были темные волосы, но потом, с возрастом, они стали снежно-белыми, а вот брови не поседели и оставались густыми и черными до самой его смерти. В семьдесят лет он все еще мог сыграть партию в гольф, переплыть озеро. Он явно гордился своей мужской силой. Да и на внешность не жаловался.
— Вроде меня? — с ухмылкой спросил Джерико.
— Вроде вас.
— А это я отрастил, — сказал он, снова трогая бороду, — когда учился живописи в Париже. Я казался себе настолько молодым, что просто нуждался в каком-то камуфляже. Потом это стало своего рода торговой маркой.
Она снова заговорила о Старике.
В двадцать лет он с честью окончил Гарвард. Все ожидали, что он станет писателем или журналистом — со словом он всегда умел обращаться. И он взял да и написал роман, практически сразу после выпуска. Он был опубликован и тут же запрещен Палатой надзора и цензуры Бостона или кем-то еще.
— Сейчас бы на него даже внимания не обратили, — сказала Луиза. — Ну да, были в его романе парочка крепких англосаксонских выражений и описание любовной сцены, которое даже в подметки не годится тому, что публикуется в обычных для домохозяек журналах. Правда, мне кажется, что в те годы запрет на издание отнюдь не автоматически превращал его в бестселлер. Не знаю, то ли из-за разочарования в работе, то ли было что-то еще, о чем мы не знаем, но отец стал спиваться. К двадцати двум он стал завсегдатаем всех наиболее посещаемых нью-йоркских забегаловок. Вырваться из этого болота ему помог какой-то священник. В итоге отец ударился в религию — он отправился в Гарвардскую богословскую школу, где тут же был посвящен в сан пресвитерианского священника. Службу свою он начал в маленькой церквушке на окраине Массачусетса. Насколько я поняла, освоиться с делом ему помог старый однокашник. Потом началась Первая мировая, и отец сразу же определился капелланом в канадскую армию. Вместе с ней он отправился за океан и оставался там до тех пор, пока Штаты в семнадцатом году не вступили в войну. Тогда он подключился к американским экспедиционным войскам. Находился в Лондоне и все четыре года был на передовой. Он был превосходным оратором, умел вдохновлять людей, за что его искренне любили. Берт Уолкер, которого я уже упоминала, — он был мажордомом отца — повстречался ему в одном из санаториев. Он стал ординарцем отца. После войны отец вернулся домой в Нью-Йорк на кафедру проповедника. Там он познакомился с моей матерью, и они поженились. Она была из семьи Тотроев — Алисия Тотрой. Это было состоятельное, известное в обществе семейство. В двадцать первом году отца снова пригласили в Лондон и предложили возглавить там одну из наиболее популярных церквей. Он принял предложение. А вскоре родилась я — это произошло в Швейцарии, куда мама поехала на лето. Как я полагаю, у нее были какие-то проблемы с беременностью. Когда мне исполнился год, мы переехали в эту страну — мамино здоровье требовало того. Отец восстановил контакт со своим старым армейским ординарцем Бергом Уолкером и взял его с собой. Он до сих пор с нами — как член семьи. А потом, в двадцать восьмом, если так можно выразиться, крышу сорвало с дома.
Луиза почувствовала, что почти механически перешла к этой части рассказа. Ей тогда было шесть лет, но за прошедшие годы ее сотни раз расспрашивали о случившемся. На какое-то время все было вроде бы забыто, но когда отца убили, все возродилось вновь. Некоторые люди интересовались с затаенной злобой в душе; другие спрашивали просто из любопытства, но после расспросов в их глазах обычно оставалось выражение сомнения.
В шестилетнем возрасте все это не имело особого значения для Луизы, равно как и для ее сестры Джорджианы, которой к тому времени исполнилось четыре года, для двухлетнего младшего брата Фреда, — разве что изменился их привычный образ жизни, причем, как им самим казалось, к лучшему. Отец оставил кафедру в нью-йоркской церкви, покинул службу, купил дом в Фэйерчайлде, что в штате Коннектикут, где им предстояло подрасти, повзрослеть и приступить к писательской деятельности. У отца к тому времени появились какие-то деньги, и они знали об этом. Да и расти в провинции им нравилось гораздо больше, чем торчать в Нью-Йорке.
Годом позже доктор Пелхам решил создать на своей земле школу для мальчиков — вот так и образовался Пелхам-Холл, признаваемый ныне одним из лучших подготовительных учебных заведений на востоке страны.
Впрочем, произошло это лишь после того, как несколько девочек в той школе, где она училась, тайком заговорили о некоей «женщине», и Луизе захотелось разобраться в этом деле. Мать ее не отличалась особой разговорчивостью. Как выяснилось, отец получил от одной из своих лондонских прихожанок весьма солидную сумму денег.
— А что это за женщина? — спросила Луиза у матери.
— Прихожанкой была леди Чиллингем, — ответила та. — И эти деньги она оставила твоему отцу на добрые дела.
Луиза была удовлетворена ответом, пока снова не встретилась со школьной «доносчицей». С понимающей улыбкой на лице и со ссылкой на долетевшие до нее слухи та выразила сомнение в том, что леди отдаст «миллионы долларов» просто на какие-то добрые дела.
В итоге большую часть информации Луиза получила от Берта Уолкера — того самого Берта, который следил за одеждой отца, выполнял функции его шофера, помогал в обустройстве тогда еще новой школы и казался самым близким ему человеком, даже по сравнению с мамой.
До войны, как Берт сказал Луизе, леди Чиллингем была актрисой. Тогда ее звали Марго Стэндиш. Это была яркая звезда в мюзик-холлах, на сцене в Вест-Энде, в ранних британских фильмах. По словам Берта, это была очень красивая женщина, в чем Луиза позднее убедилась и сама. Портрет Марго Стэндиш являлся частью частной коллекции, выставленной в Лондоне известным Огастосом Джонсом.
Марго Стэндиш ушла со сцены в самом начале войны, чтобы посвятить себя служению госпиталям и войскам на фронте.
— Тогда-то Капитан и повстречался с ней, — сказал Берт Луизе. — Он никогда не упоминал духовного сана Пелхама и по сей день продолжал называть его именно так — Капитан. — Она и Капитан часто оказывались в одних и тех же местах, помогая раненым и поддерживая боевой дух в войсках. Они были большими друзьями, мисс Луиза, но все тем и ограничивалось.
Десятилетняя Луиза внезапно поняла причину ухмылок своих одноклассниц. Отца заподозрили в супружеской измене — довольно интересная мысль для десятилетней девочки.
— Марго должна была выйти замуж за Дэвида Уордена, лорда Чиллингема, с кем уже была помолвлена, — объяснил Берт Луизе. — Он был одним из первых в стране пилотов. Симпатичный, героический, чертовски отчаянный. Они и Капитан познакомились во время отпуска Дэвида. Почти все время проводили втроем. Через три дня после перемирия Марго и Дэвид поженились.
— Капитан так и не видел их вплоть до своего возвращения в Лондон на службу в церкви. Там он и женился на твоей матери. Там же твой отец нашел меня, после чего я поселился в его лондонском доме. Чиллингемы часто бывали в гостях, а Капитан и миссис Пелхам отвечали им взаимными визитами в лондонской квартире. Марго частенько посещала проповеди Капитана, хотя сам Дэвид, кажется, не был примерным прихожанином.
— Именно в ту весну вы и родились, мисс Луиза. И мы все в ту же осень вернулись в Америку. Не думаю, чтобы Капитан с тех пор видал кого-то из Чиллингемов. А потом, в двадцать восьмом, произошла трагедия.
Речь шла о трагической автомобильной аварии, в которой погибли лорд и леди Чиллингем. Сразу после этого до доктора Пелхама дошли слухи о том, что он стал наследником имущества леди Чиллингем. Оценивалось оно примерно в миллион фунтов — где-то в четыре миллиона долларов. При этом не последовало никаких неувязок — Фредерик Джордж Пелхам становился не опекуном наследства, а его прямым собственником.
— В общем-то этого не должно было случиться, — пояснил Берт Луизе. — У Марго было всего лишь несколько сотен тысяч фунтов, и она намеревалась оставить их Капитану, чтобы он распорядился ими по своему усмотрению. Но там возникла одна юридическая тонкость. Оказывается, Марго прожила на несколько часов дольше Дэвида, а потому именно она являлась наследницей всего состояния. Все имущество было расписано по его владельцам, однако это не распространялось на несколько миллионов наличностью, которыми обладал Дэвид как конструктор авиационной техники и владелец нескольких ценных
