— Дрянь, потаскуха и безбожница! Такая же, как твой преступный брат Публий — враг правительственного сената! Одна распутная и наглая порода! Недаром говорят, что ты и с ним возилась по ночам в детстве, с родным-то братом! — ревел Целер, протягивая к жене руки с кровожадно скрюченными пальцами.
Клодия вдруг отпрянула, бросилась в сторону и сорвала со стены тяжелый меч. Она была достаточно сильна, чтобы держать меч в руке.
— Посмей только приблизиться ко мне, убийца, я встречу тебя как подобает римлянке! — пронзительно закричала Клодия, ее прекрасное лицо исказилось от ненависти, на губах выступила пена. Она кружила вокруг Целера, словно пантера, выбирающая момент для нападения. Целер стоял, схватившись за голову, одержимый черными духами отчаянья.
Из-за двери донеслись торопливые шаги и взволнованный голос. Рабы и рабыни прибежали на крик, но войти не решались, боясь еще больше рассердить господина.
Целер овладел собой и перевел дыхание. Ему послышался приглушенный смех. Нет, в его положении нельзя забываться из-за ревности к жене. Если сегодня над его горем посмел засмеяться раб, то завтра разнуздавшиеся плебеи не дадут ему прохода своими наглыми издевательствами. Он узнает, конечно, кого из рабов обрадовала ссора господ, и прикажет содрать с негодяя шкуру.
Взглянув на жену, Целер вздрогнул и попятился. Перед ним шептала побледневшими губами ругательства и сверлила его остекленевшими глазами взлохмаченная колдунья. Она подкрадывалась, примериваясь отточенным лезвием. Не прелестная Клодия, а страшная Медуза[142], богиня ночного убийства, гневная Бримо[143]…
Целеру стало стыдно. Он римлянин и сенатор. До какого отвратительного состояния довел он жену! Недостойно, глупо и опасно. Следует сейчас же прекратить скандал.
Неожиданно ловко Целер схватил Клодию за руку, отнял у нее меч и отшвырнул прочь. Потом усадил ее в кресло и сказал:
— Уезжать я не собираюсь, не жди. Скоро мои доверенные составят точный перечень имущества и наличных денег, а юристы оформят документы, в которых я лишаю тебя права пользоваться моим состоянием. Учтут все до последнего асса. Теперь я поговорю с тобой по-другому, милая женушка Клаудилла…
Скрипнув зубами, сенатор вышел из конклава. Раздались хлесткие удары, стоны и всхлипыванья. Целер вымещал ярость на подвернувшихся под руку рабах. Разбив нескольким парням лица, он удалился в свои покои.
Клодия осталась сидеть в кресле. Она не зарыдала и не упала на пол, как могла бы сделать на ее месте всякая униженная и повергнутая в смятение женщина. Она сидела неподвижно, глядя прямо перед собой.
Прошел час, не меньше. Рабы поднялись на верхний ярус в тесные каморки для сна. Целер мрачно напивался на другом конце обширного особняка. Воцарилась тишина, тягостная и тревожная. Клодия думала перед дрожащим огнем светильника.
За дверным занавесом кто-то поскребся.
— Иди сюда, Хиона, — сказала Клодия.
На цыпочках вбежала ее любимая рабыня, хорошенькая, смуглая гречанка. Она опустилась на колени и сочувственно поцеловала руку госпожи.
— Потихоньку передай Кондилу, чтобы он сходил за лекарем Петеминисом. — Клодия говорила медленно, словно все еще не осмеливаясь прийти к окончательному решению. Поколебавшись, она кивнула головой в подтверждение своих слов: — Да, да, Петеминиса ко мне. Но сначала смешай мне киат вина, мне нужно подкрепиться.
Хиона налила в хрустальный бокал темно-красного вина, разбавила холодной водой и подала Клодии. Потом выскользнула из конклава.
Клодия сидела, изредка поправляя фитиль массивного золотого светильника, и тени, зыбкие и причудливые, разбегались от ее рук по стенам и потолку. Вернулась Хиона, шепнула, что Кондил с Петеминисом пришли.
Возник из темноты лекарь, вступил в круг света и поклонился, сложив руки на животе.
— Я вызвала тебя в ночную пору, потому что мне срочно нужен твой совет, — сказала Клодия.
— Госпожа дурно себя почувствовала?
— Нет, я здорова, но страдаю душой и беспокоюсь за свое будущее. Садись в это кресло напротив. Отбрось все церемонии. Говори по-гречески. Хиона далеко отсюда, она не услышит, а Кондил не поймет.
— Я слушаю внимательнейшим образом, и я весь к услугам госпожи, — произнес Петеминис скрипучим голосом, заранее зная, о чем пойдет речь.
Пятнадцать лет назад низенький, уродливый греко-египтянин был куплен отцом Клодии за весьма крупную сумму, так как имел письменную аттестацию знаменитых александрийских врачей. Не обращая внимания на насмешки избалованных рабынь, он сумел понравиться Клодии и с тех пор находился в числе ее любимцев.
Может быть, вначале юная красавица просто хотела оттенить свою прелесть безобразием образованного слуги. Он мог заинтересовать пытливый ум: цветом кожи Петеминис походил на египтянина, совершенным греческим произношением — на просвещенного эллина. Уже пять лет как он стал либертином, свободным жителем Рима, но по-прежнему был скрытен и молчалив. Окружающим он казался человеком странным, многие его побаивались. Сам лекарь подчеркивал своим поведением, что в доме Целера он имеет отношение только к Клодии, и продолжал служить ей с усердием преданного раба.
Он знал все ее тайны, и Клодия с полным доверием отдавала свое тело его искусным рукам. Она от природы обладала великолепным здоровьем, но с помощью Петеминиса это здоровье вовремя подкреплялось и казалось неиссякаемым.
Иногда, склоняясь над ней, массируя, смазывая и натирая, лекарь замечал ее затуманенный, косой взгляд. В такие мгновения Петеминис чувствовал: Клодия уступила бы мольбам безобразного карлика из любопытства, из снисходительного каприза.
Но Петеминис был слишком умен, чтобы совершить столь опрометчивый и дерзкий поступок. С течением времени Клодия может испытать отвращение при воспоминании о близости с ним. И тогда он потеряет ее доверие и дружбу. Нет, Петеминис никогда не совершит святотатства, не посягнет на богиню именно потому, что страстно ее любит. Ему достаточно прикасаться к ее телу, обонять ее запах и ощущать свою власть — власть врача — над редчайшей красотой этой женщины.
Встречи Клодии с Катуллом поначалу не вызвали у Петеминиса тревоги. Обычное дело: новое увлечение госпожи и новый приступ ревности у ее грубого супруга. Но скоро карлик почуял неладное. Клодия в чем-то изменилась, затеяв любовную игру с этим вылощенным стихоплетом. Волнение неопытной юности охватывало красавицу перед свиданием вместо знакомого Петеминису, жадного нетерпения. И впервые, когда он тонко и вкрадчиво попытался выяснить некоторые подробности, Клодия промолчала. Для Петеминиса это было ударом. И он присоединил свою расчетливую злобу к бычьей ярости Метелла Целера.
Маленький, уродливый, уязвленный в своей извращенной страсти человечек сидел теперь перед Клодией и, щурясь на огонь светильника, внимательно ее слушал.
Петеменис знал, что рано или поздно это от него потребуется. Но… проклятый Катулл! С каким удовольствием Петеминис прежде всего занялся бы им. Карлик ненавидел Катулла не только из-за Клодии. Он ненавидел его за смелость ума, за пренебрежение к условностям, за внимание женщин и поэтическую славу, за все то, что было недоступно его, зажатой в тиски ущербности, мстительной и тщеславной натуре.
— Ты сам уверял, что Целер болен, и довольно опасно… — говорила Клодия, приглушая голос.
— По моим наблюдениям, у него воспаление печени и, кроме того… сердце гонит кровь с излишним напором, — подтвердил лекарь.
— Вот видишь, есть все основания для внезапной смерти.
Петеминис достал маленькую склянку с прозрачной жидкостью.
