рынок. Здесь торговали старьем, крадеными вещами, амулетами, лечебными и приворотными снадобьями.
Катуллу со всех сторон предлагали рваные латиклавы[149] и пиксиды — баночки с ядом. В густой пыли топтались с криками люди, а под ногами у них крутились шелудивые псы.
Скоро Катулл увидел харчевню, о которой рассказала Ливия. Харчевня называлась «Обед Геркулеса»; имелась и вывеска, она изображала грызущего кость урода. Протиснувшись между галдящими оборванцами, Катулл спросил хозяина.
Одноглазый грек подозрительно взглянул на Катулла и осведомился, что ему нужно. Катулл коротко объяснил.
— А… так найди старую Климену. Она недалеко отсюда торгует ночными горшками, — ухмыльнулся грек.
Катулл отправился на поиски Климены. Тощая старуха в черной одежде одиноко сидела возле пирамиды медных посудин. Выслушав Катулла, она осклабилась и схватила его за руку.
— Доволен будешь, мой дорогой… Сейчас отведу тебя к сестре… Она великая гадальщица и колдунья… Только тихо… Наклонись ко мне, слушай…
Подавляя смутное волнение и в то же время саркастически посмеиваясь про себя, Катулл глядел на обезьяньи ужимки старухи.
— Все сделаем… Не такое устраивали… — хрипела она. — Кто поднимал быка, легко поднимет теленка… Не сомневайся, готовь сотню сестерциев… Эй, Сцинтилла, куда ты запропастилась, мерзавка?
Откуда-то выскочила девочка лет тринадцати в короткой тунике.
— Хватит возиться с мальчишками и воровать пирожки у ланувийки Цильнии! Попадешься в конце концов, и она тебя отлупит…
— В жизни ей меня не поймать, толстой корове, — засмеялась Сцинтилла.
— Постереги товар, — строго приказала Климена, — а я провожу этого человека.
Катулл молча шел за бойко ковылявшей Клименой. В одном из двориков старуха нашла загорелую женщину с бельмом в правом глазу. Они долго шептались, искоса поглядывая на Катулла. Ему стало досадно. Из-за своей страсти он скоро сойдет с ума и будет бродить по Риму, осыпаемый издевательствами и пинками. Зачем он связался с этими обманщицами? Если он не нашел помощи у образованных и умных друзей, то почему надеется найти ее среди невежества и нищеты? Здесь процветают такие же корыстные помыслы, как и в домах знати, только более беззастенчивые и мелочные. Гай Меммий и Гортензий Гортал будут смеяться над доверчивостью неотесанного транспаданца. Все просвещенное общество заражено эпикурейским свободомыслием, хотя, с другой стороны, в Риме только и болтают о знамениях и чудесах.
Пока он размышлял, сестрицы кончили совещаться; бельмастая поманила его за собой в полутемную лачугу. Катул сел на низенькую скамеечку у стены. Бельмастая примостилась напротив и вперила в него свой единственный черный глаз. Катуллу стало не по себе от такого пристального разглядывания. Он уже собирался прервать молчание и, отделавшись несколькими сестерциями, уйти.
— Наберись терпения, и ты не пожалеешь, что обратился ко мне, — неожиданно сказала колдунья. — Духи зла и напастей сделали свое дело, вижу на твоем лице их мрачную власть. Душа твоя раздвоилась: ты властелин и униженный, ты торжествуешь и мучаешься, ты смеешься и плачешь… Разве не так?
— Я не совсем понимаю тебя, — пробормотал Катулл.
— Меня зовут Агамеда, я вижу твою судьбу и твою тоску по неверной возлюбленной. Но я хочу помочь тебе. Смотри сюда… — Она бросила какую-то крупинку в чашку с прозрачной жидкостью и подала Катуллу. Постепенно чистая влага замутилась, по ней змеились красные и зеленые разводы. Агамеда монотонно шептала непонятные слова над головой Катулла, внимательно глядевшего в чашку.
Там происходили удивительные явления: причудливые переливы красок выстроились в ясную, развернутую в пространство картину. Катулл увидел себя летящим; как большая птица он летел над огромным городом, над улицей, широкой, как Виа Лата. По обеим ее сторонам возвышаются прекрасные храмы, и перед каждым сверкают золотые статуи неизвестных героев или богов, загораживая вход. Катулл опускается и идет посередине улицы, с мучительной надеждой разыскивая свободный вход между мраморными колоннами, но повсюду стоят грозные идолы, запрещая ему войти. Он идет все дальше — улица утомительно длинна, будто тяжелый нескончаемый сон, но вот вход в один из храмов свободен.
Катулл хочет обратиться к Агамеде с вопросом… и понимает, что ее нет рядом. Исчезла и закопченная лачуга. Он находится на привидевшейся ему странной улице и чувствует неизъяснимую радость оттого, что может войти в один из храмов.
Тут он замечает перед собой маленького человечка с темным сморщенным личиком. Человечек смотрит на него с ненавистью. Он похож на врача Клодии, отпущенника Петеминиса. Катулл кивает ему и с удивлением видит: это не Петеминис, у карлика красивое смуглое лицо Руфа. Недоброе предчувствие смущает Катулла и отравляет его чистую радость. Лицо Руфа злобно смеется, карлик прыгает по-лягушачьи и исчезает.
Сейчас Катулл войдет в храм… и опять ему мешают. Какие-то серые, покрытые пылью люди с перекошенными от ярости лицами угрожающе машут кулаками и широко разевают беззубые рты. В первом ряду важно выступают карлики — лысый с узенькими, жестокими глазами, за ним рябой рыжий урод, потом опять лысый, похожий на свинью… От них исходит невыносимое зловоние и Катулл понимает, что несет мертвечиной.
«Обернись, Гай», — говорит кто-то нежным и тихим голосом. Перед ним женская фигура, закутанная в пурпурные одежды. Лица не видно, но Катулл во что бы то ни стало хочет узнать, кто эта таинственная женщина. В его сердце входит щемящая, сладостная тревога, на глаза набегают слезы. Сейчас он узнает ее имя, имя навеки любимой и желанной…
Внезапно раздается отвратительный хохот, из-за плеча женщины высовывается чудовищная морда с оскаленными клыками, и вылезает мохнатое существо на кривых ногах. Оно лает, воет, визжит и делает жесты, мерзким и комическим образом напоминающие приемы ораторов. Чудовище хватает огромный бич и с беспощадной силой начинает хлестать по сторонам. При каждом ударе летят брызги теплой крови. — Катулл ощущает их на руках и лице. Ужас охватывает его. Он кричит отчаянно, он молит о помощи… и видит перед собой бельмо Агамеды.
Катулл закрыл глаза, снова открыл… понял, что больше ничего таинственного не произойдет, и что он вернулся в лачугу. Бельмастая колдунья сидела молча, в ее руках была чашка с мутной водой.
— Ты удостоился пророческого видения, — сказала она наконец. — Устал немного?
— Но я искал средств, чтобы приворожить женское сердце… Я пришел к тебе ради этого… — разочарованно пробормотал Катулл. — Будет ли счастлива моя любовь?
Агамеда хитро усмехнулась:
— Любовь как кашель, все равно не скроешь, если она есть; а уж нет — так нет… Ну, да ладно, через неделю ты получишь то, о чем хлопочешь. Приворожить красотку в моих силах. Приходи за четыре дня до июньских нон, в сумерки, за городскую стену. К базилике Сестерция. Для приворотного снадобья мне нужна трава с эсквилинского кладбища. А сейчас дай денег в награду за мои старания…
II
Позади была стена и земляной вал. Впереди, за базиликой Сестерция, лежало пустынное поле, за ним огороды и виноградники, еще дальше, погружаясь во мрак, чернели, словно гигантские шлемы, лесистые холмы. Катулл стоял там, где ему указала бельмастая Агамеда. Он пришел в сумерки и наблюдал, как Рим светится тысячами мерцающих огоньков.
Из-за туч выскользнул обрезок белой луны и косо повис над полем. Какие-то шевелящиеся тени проплывали в скудном лунном свете — не то стаи ночных птиц, не то химерические видения. У Эсквилинских ворот бряцало оружие легионеров, полыхали багровые гривы факелов. Безмолвные фигуры подкрадывались к Катуллу. Он торопливо нащупывал кинжал и вздыхал с облегчением, когда они исчезали. Терпение его
