соблюдения правил становлюсь на одну доску с последним тамошним бомжом. Титанических трудов, изнурительного внимания к мелочам требует жизнь на Западе от русского человека. Все время приходится поступать не так, как привычно и как удобно, а как положено, идет ли речь о соблюдении правил уличного движения, ритуалов служебного этикета или же общения в быту. Оказывается, невероятно сложно существовать в правовом государстве, настолько мы, русские, беззаконны.
Неправовой характер государства и управления, игнорирование законов и правил являются неотъемлемыми чертами русского образа жизни, следовательно, они не могут не быть связаны с главными, базовыми особенностями России, русского общества, с важнейшими характеристиками нашего менталитета. А поскольку мы выяснили, что ключевым элементом русской модели управления является существование двух режимов управления, двух стереотипов поведения в каждой голове и обществе в целом, нестабильного режима (аварийного, мобилизационного) и стабильного режима (застойного), то нельзя не прийти к выводу, что законодательство не рассчитано на такую двойственность. Правовой подход предполагает, что каждое действие требует однозначной оценки со стороны закона, с точки зрения универсальных правил поведения.
Можно ли в принципе применять в России единую для всех обстоятельств оценок шкалу, если система управления с самого начала предполагает двойной стандарт? Ведь в случае стабильного состояния системы управления хорошо поступать одним образом, а в случае нестабильного состояния правильно поступать прямо противоположным. В каждой голове сидят оба стереотипа.
В одну эпоху родственники горой стоят друг за друга даже в ущерб интересам правопорядка, и общественная мораль одобряет такое поведение. Так, в ходе перестроечных реформ в Уголовный кодекс внесли дополнение, согласно которому отменялась уголовная ответственность за «недоносительство» на близких родственников в случае совершения ими тяжких преступлений. В другую — общественное мнение одобряет поступок Павлика Морозова, по идейным соображениям донесшего на родного отца и поплатившегося за это жизнью. Даже сделанная юным Павлом Корчагиным бытовая пакость — он подсыпал в кулич махорки — становится в глазах автора и читателей оправданным проявлением классовой борьбы (кулич-то — поповский).
С точки зрения закона завод в условиях плановой экономики подчиняется главку, а главк — министерству; работники завода должны выполнять указания директора, директор — приказы и распоряжения главка. Ни в законе, ни в подзаконных актах ничего не сказано о необходимости выполнения указаний райкома, горкома и обкома КПСС, например, о ежегодном направлении людей и техники на сельхозработы. Более того, любое отвлечение людей и материальных ресурсов на выполнение работ по указаниям партийных органов прямо противоречит техпромфинплану завода и прочим обязательным для исполнения документам. В штатном расписании завода нет ставок для выполнения таких работ, как уборка сена, погрузка картофеля и т. п.
Директор, по указанию райкома партии организующий такие работы, нарушает законодательство и обманывает собственные вышестоящие организации. Ни денег, ни ставок, ни материалов на эти цели не предусмотрено, и если завод их все-таки находит, значит, он скрывает от главка и министерства внутренние резервы, имеет завышенные нормы расхода сырья и материалов, заниженные нормы выработки и раздутые штаты. Но законодательство остается лишь на бумаге, а в жизни параллельные управленческие структуры в лице партийных органов распоряжаются ресурсами предприятий, хотя формальных прав на это не имеют. А если вдруг какой-нибудь управленец-отраслевик воспротивится диктату и встанет на защиту законных прав своего предприятия, то никакой закон не сможет его защитить от расправы.
В другие эпохи — примерно то же самое. Взять хотя бы гоголевского «Ревизора». Чем регулируются отношения между купцами как независимыми хозяйствующими субъектами и городничим как представителем администрации? Никак не законом, который и не может работать в таких условиях. В рассказе Чехова «Хамелеон» даже вина покусавшей мастерового собаки зависит от того, чья она — генеральская или бродячая.
Герберштейн (XVI век) описывает случай, «резко характеризующий положение дел в тогдашнем московском обществе: один судья из бояр был уличен в том, что с обоих тяжущихся взял посулы (т. е. взятки. —
Не случайно в России существовала формула, предписывающая судить не по закону, а по совести, «по душе». Как говорит персонаж А. Н. Островского городничий Градобоев: «Ежели судить вас по законам, то законов у нас много. И законы все строгие; в одной книге строги, а в другой еще строже, а в последней уж самые строгие… Так что, друзья любезные, как хотите: судить ли мне вас по законам или по душе, как мне бог на сердце положит»[202]. Совесть полагает двойное толкование. Совесть может подсказать, что стереотипы поведения должны меняться в зависимости от ситуации в стране, в данном конкретном месте, в данный конкретный момент. И то действие, которое будет беззаконно в стабильных условиях, в условиях аварийно-мобилизационных автоматически становится законным. Так, «у казаков бытовал негласный обычай, согласно которому в военных условиях допустимо любое поведение»[203].
На нестабильной фазе системы управления обстоятельства вынуждали нарушать закон, и государство этому не препятствовало, а иногда и прямо поощряло беззаконное, по представлениям стабильного времени, поведение. Например, Павел I специальным указом повысил в звании ротмистра, по приказу которого был повешен торговец, не захотевший продавать роте сена для лошадей[204].
С переходом системы в нестабильный режим многие преступные действия автоматически становятся законными. Сколько снято фильмов о том, как уголовные преступники, которые в мирные годы были врагами общества, в военное время становятся «по нашу сторону баррикад», и их навыки воров, убийц и медвежатников оказываются востребованы армией, и зрители с умилением на это смотрят.
Государство в современных условиях смягчает для бывших участников боевых действий в «горячих точках» ответственность за уголовные преступления, косвенно признавая тем самым, что преступное в мирных условиях поведение является вполне адекватным в условиях аварийных. Общество понимает, что от людей, которых взяли со школьной скамьи или из ПТУ и сунули в Афганистан, Чечню, Таджикистан, по возвращении бесполезно требовать соблюдения стереотипов и законов, свойственных мирному, стабильному времени. Все понимают, что они и в стабильной среде будут по привычке вести себя, как на войне. Поэтому государство официально закрывает глаза на то, что они вытворяют в условиях стабильных. Это своеобразная плата, которую страна платит за периодически случающуюся нестабильность.
Возможность работы системы управления попеременно в двух режимах, стабильном и нестабильном, изначально противоречит самой идее правового государства и законопослушного населения. Нельзя одни и те же действия оценивать принципиально по-разному в зависимости от того в стабильное или нестабильное время эти действия совершаются. Это противоречит идее закона и правового государства. Поэтому законодательство было вынуждено приспосабливаться к своему подчиненному положению и закрывать глаза на то, что его изначально собираются нарушать. Законодательство существует в виде некоторого придатка, который действует в ограниченный период времени в отношении ограниченного круга вопросов.
В наши дни «неисполнение решений гражданского или арбитражного суда в России — почти правило. Вспомнить хотя бы череду исков обманутых вкладчиков после августа 1998-го. Мало того, что суды тогда руководствовались не законом и не условиями подписанных банками со своими клиентами договоров, а какими-то мифическими соображениями о влиянии состояния банков на экономическое состояние регионов. И отправляли истцов с миром. А та малая толика решений, в которых суд принимал сторону вкладчиков, как правило, просто не выполнялась»[205].
Неправовой характер управления стал краеугольным камнем государственного устройства еще в
