шестидесятых годов почти исчезают приказы с одним-тремя подьячими, теперь средний штат их — двадцать-сорок человек. …Иностранцы, бывшие тогда в Москве, с ужасом писали о „почти бесчисленном количестве“ чиновников»[380].
«До революции, рассказывал мне отец, призывом в армию и увольнением в запас занимались уездный воинский начальник и три писаря при нем.
Сейчас на территории бывшего Елисаветградского уезда, где призывался и тоже помогал писарям бесплатно мой отец, существуют шестнадцать районов. В каждом — свой военкомат с немалым штатом. Кроме того, в каждом сельсовете — начальник военно-учетного стола (ВУС). В итоге десятки работников военного ведомства на район, а по всей территории бывшего уезда — целая рать. Итак, то, с чем справлялись худо-бедно четыре человека, теперь делают сотни»[381] .
«В 1940 году в годовом отчете колхоза было всего три счета, в 1957-м — уже 29, теперь — 90»[382]. В моей родной Ярославской области к концу 90-х годов на каждый колхоз или совхоз приходилось пять управленцев в районном и областном аппарате агропрома[383].
За последнее десятилетие, когда страна приспосабливалась к жизни в новых рыночных условиях, численность занятых в аппарате управления удвоилась[384]. Такова защитная реакция общества на перемены — резкий рост бюрократизма. То же самое наблюдалось вскоре после революции и после хрущевских реформ. Чиновничий аппарат растет, все приспособились к новой жизни. Как писал о российской бюрократии Ю. Лексин, «сознание своей безусловной нужности верховной власти при постоянно ожидаемых гонениях вырабатывает у русского чиновника изворотливость потрясающую, хребет гибкий, но неперебиваемый»[385].
Частным, отраслевым примером сопротивления нестабильности и переменам может служить профанация реформы высшего образования. Более десяти лет шла всесоюзная (впоследствии — всероссийская) вузовская борьба против сокращения лекционной нагрузки. Кафедры, факультеты, университеты и вся система высшего образования в целом успешно нейтрализовали попытки реформирования учебного процесса.
Дело в том, что в ходе перестройки планировалось привести высшее образование в более или менее современный вид — уменьшить количество лекций как пережитков средневекового книжного голода и соответственно увеличить долю лабораторных и практических занятий. Намечалось расширить свободное время студентов, чтобы они проводили его не столько в аудиториях, сколько в библиотеках, лабораториях и спортзалах.
Поскольку сокращалось количество лекций и росла доля практических занятий, то пропорционально снижался и процент персонала, занятого чтением лекций, — профессоров и доцентов, а увеличивался процент тех, кто проводит практические занятия, — ассистентов и старших преподавателей. Структура вузовского персонала должна была измениться в сторону уменьшения числа относительно высокооплачиваемых лекторов за счет увеличения доли менее оплачиваемых преподавателей.
Естественно, вузы начали отчаянно сопротивляться. Способов придумано множество. На мой взгляд, наиболее успешный из них заключался в том, что лекции по основным учебным курсам действительно сокращали, но параллельно вводили большое количество мелких спецкурсов. Спецкурсы надо было читать не целому потоку из 75 или 100 человек, а маленькому потоку из одной группы, то есть 25 студентам. Вместо того чтоб читать одну лекцию ста студентам, преподаватель четыре раза собирал их группами по 25 человек и записывал себе четырехкратный рост учебной нагрузки.
Кроме того, чем больше спецкурсов, тем чаще студентам приходится сдавать экзамены и зачеты, а за экзамены и зачеты преподавателям засчитывается отдельная нагрузка. В результате учебный процесс стал более дробным, количество лекций не уменьшилось, качество подготовки специалистов и структура преподавательского состава не изменились. В каждой отрасли были свои маленькие победы над системой управления.
Примером нерушимого единения народа и бюрократии в борьбе за свою спокойную жизнь может служить свержение Н. С. Хрущева. Хрущев прилагал титанические усилия, чтобы замедлить окостенение системы, хоть как-то ее удержать от неумолимого скатывания в застой, а по возможности вернуть назад в лоно нестабильности. Он предпринимал дикие административные выходки, вроде образования совнархозов и разделения райкомов на сельскохозяйственные и промышленные. Он тряс управленческую структуру как грушу, чтоб не дать ей застояться. Хрущев почти физически чувствовал, что управленческое колесо замедляет свой ход, меры теряют результативность.
В ходе сокращения управленческого аппарата, предпринятого вскоре после прихода Н. С. Хрущева к власти, «в 1954 г. только в 46 министерствах и ведомствах были упразднены 200 главных управлений и отделов, 147 трестов, 93 местных управления, 898 снабженческих организаций, 4,5 тысячи различных контор и более 4 тысяч мелких структурных подразделений. Общегосударственная и внутриведомственная статистическая отчетность была сокращена в три раза, а количество показателей народнохозяйственного плана — на 46 %»[386].
В конце концов Хрущев достал всех, начиная с министра и заканчивая дворником. Вся страна изобретала способы уклонения от его нововведений. Вспоминает один из организаторов государственного переворота В. Семичастный: «…инициативы Хрущева захлестнули страну, как талая вода. Происходила реорганизация всего и вся, деление, дробление системы управления, партии, даже КГБ требовал от меня Хрущев разделить на городские и сельские. Я уж не говорю о злосчастной кукурузе. К началу 60-х гг. было ясно — от руководства страной Никиту Сергеевича надо отстранять, иначе страна не выдержит этого дерганья, закачается»[387]. В итоге Н. С. Хрущева свергли под всеобщее одобрение и продолжали рассказывать про него анекдоты.
Аналогичным образом правящая элита с молчаливого одобрения всего общества свергла Павла I, пытавшегося вернуть систему управления в нестабильное состояние. Он, как мог, боролся с коррупцией, пытался с помощью средневековой «рыцарской» идеологии улучшить циничные нравы дворянства, никак не мог смириться с тем, что все в стране думали о своем благе, а не о государственном. Отведенный историей краткий срок правления и обусловленная психологическими особенностями личности административная некомпетентность не позволили Павлу совершить большую часть задуманного.
Тем не менее проведенные им изменения в армии, как бы современники ни издевались над действительно неудобными мундирами, повысили боеспособность войск. Было улучшено военное обучение, исключены из армии фиктивно записанные в полки малолетние дворяне, укреплена дисциплина, улучшено довольствие солдат, пресечены многие офицерские злоупотребления. По мнению немалого числа современников, это сыграло в дальнейшем определенную положительную роль в Отечественной войне 1812 года[388].
Размах репрессий при Павле I сильно не дотягивал до уровня петровских времен, да и касались они лишь верхушки общества. По подсчетам Н. Эйдельмана, «можно говорить о каждом десятом чиновнике и офицере, подвергнувшемся какому-нибудь наказанию или опале. Однако еще раз напомним, что дело не только в числе репрессированных. Главное, не было уверенности, что завтра любой не попадет в число опальных»[389]. Намерения и действия царя никак не совпадали с направлением движения маятника русской истории. Система управления, на радость всех слоев населения, переходила в стабильное, застойное состояние, и самодержец был сметен с дороги.
Низовая солидарность
Одним из «смягчающих» элементов русской модели управления является низовая солидарность. Все подчиненные, а в глубине души каждый русский чувствует себя подчиненным (и он прав, ибо «российское общество, сходное по структуре с любым европейским, отличалось от него тем, что между российскими сословиями распределялись только повинности, обязанности, а не права по отношению к верховной власти»[390]), как бы высоко по служебной лестнице они ни поднялись, — считают, что должны помогать таким же, как они, подчиненным. Всякий вправе рассчитывать
