равно бы произошло рано или поздно. У мальчишек всегда что-нибудь есть в запасе. Будь то подрезанные струны или смычок, намазанный вазелином, как ты сделал в свое время, — нет, я не забыл этого — или по- разному переставленные струны — робот все равно бы отправился на фабрику. Если у ребят кончатся их шалости, я всегда могу шепнуть какому-нибудь ученику Бейерса:
— А что будет, если попробовать сделать вот так?
Родителям быстро надоест, если робота будут все время отправлять на фабрику. У учителя музыки…
— Знаю, — перебил его я. — У учителя музыки должно быть чувство юмора.
Он остановился и схватил меня за руку:
— Джонни, мы поспешили. Надо было подождать.
— То есть? — спросил я. — Что вы имеете в виду?
Он хитро посмотрел на меня, его глаза блестели, губы сложились в лукавую улыбку — улыбку мальчишки, который набедокурил, но знает, что его не накажут. Мне вдруг стало даже немного жаль, что я столько волновался — и все напрасно. Профессор мог справиться с любым роботом — и он это знал. Он надеялся, что Бейерс починит свою машинку, — для того чтобы еще раз подложить ей свинью. Я представил себе, как он собирает ребят и говорит им:
— А теперь попробуем…
Неудивительно, что дети его любили.
Он отвернулся и грустно покачал головой.
— Надо было подождать. Я готов отдать все на свете, лишь бы узнать, что робот станет делать с Коротышкой Джонсом и его дрессированным сверчком.
Уильям Ф. Нолан
СЛУЖИТЬ КОРАБЛЮ (Пер. с англ. М.Гресько)
Он шагнул в тускло освещенный отсек и остановился, прислонившись к двери. В мягком полумраке пахло чем-то совсем домашним. Ровно светились шкалы приборов. «Господи, как же здесь хорошо», — подумал он, глубоко вдыхая этот воздух и стискивая пальцы в кулаки. Он стоял в ласковой, привычной темноте, закрыв глаза, и в голове кружилась одна-единственная мысль: вот оно, мое место… вот чему я принадлежу безраздельно, душой и телом.
Я Норман Джером Халандер. Служитель Корабля.
Он поднял веки, глаза привыкли к темноте. Впереди мигала и переливалась стена крошечных разноцветных лампочек, мерно подрагивали стрелки на круглых циферблатах, тихонько жужжали приборы, обуздывая исполинскую мощь Корабля, ведя его сквозь космические просторы, туда, где…
Чертыхнувшись, Норман Халандер ударил себя по лбу. Думать о том, куда направлялся Корабль, он не хотел. Все было так ужасно несправедливо. Но так, наверное, думает в подобной ситуации каждый Служитель, — опомнился он. Каждому приходят в голову одни и те же печальные мысли, и каждый клянет бессердечную машину с ее безапелляционным заключением.
Он медленно приблизился к мерцающей панели и опустился в мягкие недра штурманского кресла. Вокруг, огромный и всемогущий, дышал Корабль. Реактор, глубоко упрятанный в ребристый панцирь, едва уловимо вибрировал. Норман ощущал эту вибрацию каждым нервом, каждым мускулом. Негромко гудели приборы, вращались колесики механизмов, пели провода. Корабль жил своей жизнью. И он, Халандер, уже не был его частью. Он был просто пассажиром. И направлялся он в пункт назначения, достичь которого так не хотел. Вздохнув, Халандер вынул из кармана тонкую металлическую пластину. Чтобы прочесть написанные на ней слова, ему не надо было света. Они прочно врезались в его память.
РЕЗУЛЬТАТ ТЕСТА А176Х:
29 июня 2163 года
ОПЕРАЦИОННЫЙ СТАТУС:
непригоден
…Серебряные иглы проникли в его вены. Электронные приборы измерили ритм сердца, давление крови, скорость реакции. Его тело было придирчиво обследовано в поисках малейшего отклонения от нормы. И неполадка была найдена. Приговор вынесен. Непригоден. Всего одно слово, которого он так боялся, означавшее, что работа его окончена, что отныне он уже не часть Корабля и не может служить ему. Все восемьдесят лет, что Корабль скитался по космосу и кружил над неведомыми мирами, собирая богатые рудные ископаемые чужих планет, Норман заботливо руководил его усилиями, своей рукой оживляя хрупкие металлические щупальца, которыми Корабль брал пробы незнакомых пород. Это был Корабль-Вековик, специально созданный и собранный, чтобы на протяжении полных ста лет странствовать в космосе, постепенно заполняя свои огромные кладовые рудами и топливом. И только потом, наконец, вернуться домой. Исключение делалось лишь в случае, если…
Если его Служитель откажет первым, закончил мысль Халандер. Если еще до истечения установленного срока Корабль признает своего Служителя непригодным, неспособным выполнять свои функции, — тогда он отвергнет его, возвратит на Землю.
Халандеру было сто пять лет — по земным меркам возраст всего лишь средний. Но для космоса он был стар. В идеале, он, видимо, сумел бы остаться с Кораблем еще на пятнадцать столь драгоценных лет. Но человеческая немощь сыграла с ним злую шутку. Наука сохранила ему молодость, но даже ее чудеса были бессильны сделать его совершенным. Таким, как Корабль. И поэтому Корабль возвращал его домой
— Когда его ожидать? — спросил доктор Баррак.
— Завтра утром, — ответил его ассистент Иллер, развернув на столе расписание рейсов.
Баррак поднял глаза от расписания и встретил холодный взгляд Иллера.
— Господи, сделай, чтобы хоть на этот раз нам повезло. Ваши люди готовы?
Иллер кивнул.
— За ним будут следить с момента посадки. Лично я не питаю иллюзий. Похоже, схема всегда одна.
— Схему можно сломать. Это и есть главная цель нашей работы. Как обычно, я буду ждать сообщений каждый час. Нам еще многому придется и предстоит научиться, но с каждым разом решение становится все ближе. Почем знать, а вдруг именно на этот раз мы выиграем?
— Я бы не стал на это надеяться…
Лежа на боку в постели, Халандер смотрел, как на темном небе загорались первые звезды. Он знал, что на Земле ему не место. Звезды его понимали. А больше никто в этом душном мире. Никто.
Конечно же, здесь делали все, чтобы он чувствовал себя как дома. Ему предоставили современный коттедж, оборудованный всеми мыслимыми предметами электронного комфорта, набили целый шкаф всевозможной одеждой. В гараже стояла последняя модель ракетомобиля. Ему благодарное правительство дало все. Все, кроме возможности вернуться назад.
Родные тоже очень старались. Им так хотелось, чтобы он поверил, что его ждали, что его возвращению рады, что он вновь стал полноправным членом семьи, их плотью и кровью. Но все равно родители оставались для него чужими. Последний раз он видел их семнадцатилетним пареньком. Теперь это были улыбающиеся, радушные, но совершенно незнакомые люди, не вызывающие у него никаких чувств.
В тот момент, когда его ноги впервые коснулись земли, он стал ненавидеть. Он ненавидел приветствующие его толпы, ненавидел этот дом, машину, одежду… Порой он ощущал прилив ненависти даже к отцу и матери. Они тоже были частью общества, которое отняло у него космос. Он чувствовал себя пойманным в ловушку. Эти люди рассказывали, какой он герой и как это было благородно с его стороны
