представляя ее иначе, как временную подругу, очевидно, даже не понимая, что такое постоянство.
Но, как ни странно, она тоже успела его полюбить.
— Что мы будем делать завтра? — переспросил Джо. Далеко в будущее он заглянуть не может, но, по крайней мере, он думает о завтрашнем дне. Может быть, ей удастся удержать его какое-то время, неделю, две… Пока их не найдут. Отсюда больше пяти миль до ближайшей деревни.
— Завтра? — она улыбнулась и поцеловала его в щеку. — Завтра я поведу тебя ловить рыбу.
Фредерик Пол
ДЕВЯТЫЙ ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ (Пер. с англ. А.Корженевского)
В свой девятый день рождения Тимоти Кларк не получил торта. Весь день он провел в аэропорту в Нью-Йорке. Иногда Тимоти засыпал ненадолго, потом снова просыпался и время от времени тихо плакал от усталости и страха. За весь день он съел всего несколько засохших бутербродов из передвижного буфета; кроме того, его ужасно смущало, что он намочил штаны. Пробраться к туалетам через забитый беженцами зал было просто невозможно. Почти три тысячи человек толкались в зале, и все прибыли сюда с одной только мыслью: скрыться! Забраться на самую высокую гору. Бежать! Спрятаться!..
Они боялись. Даже у тех немногих, кому удалось пробиться на самолет и взлететь, не было никакой уверенности в том, что они смогут укрыться от опасности, когда они попадут туда, куда отправляется самолет. Матери расставались с детьми, они запихивали своих кричащих младенцев на борт самолета и таяли в толпе, где начинали рыдать столь же безутешно.
Поскольку приказа о запуске ракет еще не поступило (по крайней мере такого приказа, о котором было бы известно массам), время, чтобы бежать, еще оставалось. Совсем немного времени. Ровно столько, чтобы перепуганные люди заполнили до отказа аэропорты везде, где только можно. Ни у кого не оставалось сомнений, что ракеты вот-вот полетят. Попытка свергнуть правительство Кубы стала отправной точкой бешеного прорыва враждебности. Никто не знал подробностей, но все знали, что одна подводная лодка атаковала другую ракетой с ядерной боеголовкой. Это, по общему мнению, служило сигналом того, что ближайшие события могут стать последними.
Тимоти мало что знал о происходящих в мире событиях, но даже если бы ему было о них известно, что бы он стал делать? Плакать? Просыпаться от кошмарных снов? Мочить штаны? Он не знал, где его отец. Он не знал, где его мама, которая отошла на минутку, чтобы попробовать дозвониться папе, после чего вдруг объявили посадку сразу в три «Боинга», и огромная толпа просто смела Тимоти, унеся его далеко от того места, где он ждал маму. Он не помнил этого места. Даже если бы и помнил, вряд ли сумел бы пройти сквозь такую густую толпу. Он не знал, что ему делать, и теперь лишь боялся потерять такое удобное место у стены, где можно даже поспать, не опасаясь, что на тебя наступят. Но это было не все. Мокрый и уже простывший Тимоти чувствовал себя все хуже и хуже. Молодая женщина, которая была рядом и купила для него бутерброды, увидела его вялость и горящее лицо, приложила свою руку к его лбу и беспомощно опустила. Мальчику нужен был врач. Но врач нужен был еще, может быть, сотне других беженцев, престарелым людям с больным сердцем, голодным детям и двум женщинам, собирающимся рожать.
Если бы этот ужас закончился и лихорадочные попытки правительственных переговоров, которые наверняка сейчас шли, увенчались успехом, Тимоти, наверно, нашел бы своих родителей. Он мог бы вырасти, жениться и через несколько лет подарить им внука. Но кто сейчас предугадает его судьбу? Если бы немного раньше его мать толкалась чуть сильнее, Тимоти попал бы в самолет, который достиг Питтсбурга как раз в тот момент, когда там все начало превращаться в плазму. Но мать не смогла растолкать толпу, и Тимоти остался жив, по крайней мере, до сего момента.
Поскольку Гарри Малиберт собирался в Портсмут на семинар Британского Межпланетного Общества, он находился уже в аэропорту и потягивал мартини, когда телевизор у стойки бара вдруг привлек всеобщее внимание. А обычно его не замечали.
Люди давно привыкли к глупым проверкам коммуникационных систем на случай ядерной атаки. Эти проверки время от времени проводят радиостанции, но на этот раз… На этот раз, похоже, речь шла о серьезных событиях! На этот раз говорили всерьез! Из-за непогоды рейс Малиберта отложили, но еще до того момента, когда истек срок задержки вылета, власти запретили вообще все полеты. Ни один самолет не покинет аэропорт Кеннеди в Нью-Йорке!
И почти сразу же зал аэропорта стал наполняться потенциальными беженцами. Люди все прибывали и прибывали. Вскоре Малиберт оказался втиснутым в маленький закуток бара. Там его и узнал один из членов администрации аэропорта.
— Вы — Гарри Малиберт, — сказал он. — Я однажды был на вашей лекции в Нортвестерне.
Малиберт кивнул. Обычно, когда кто-то обращался к нему подобным образом, он вежливо отвечал: «Надеюсь, вам понравилась лекция». Но на этот раз нормальная вежливость как-то не казалась уместной. Или даже нормальной.
— Вы тогда показывали слайды Аресибо, — вспоминая, произнес мужчина. — И говорили, что этот радиотелескоп способен передать сообщение хоть до туманности Андромеды, на целых два миллиона световых лет… Если только там окажется такой же хороший принимающий радиотелескоп.
— А вы неплохо все запомнили, — удивленно сказал Малиберт.
— Вы произвели сильное впечатление. Это замечательная идея — использовать большие телескопы для поисков сигналов других цивилизаций. Может быть, мы кого-нибудь услышим, может, установим контакт и уже не будем одни во Вселенной. И вы заставили меня задуматься: почему к нам до сих пор никто не прилетел? Почему мы до сих пор не получили ни от кого весточки? Хотя теперь, — добавил он с горечью, взглянув на выстроенные в ряд охраняемые самолеты и ни толпу внутри, — теперь, кажется, уже понятно почему.
Малиберт смотрел, как он удаляется, медленно пробиваясь сквозь людей, ждущих посадки на любой, первый попавшийся самолет, и сердце его наливалось тяжестью. Занятие, которому он посвятил всю свою профессиональную жизнь — Поиск Инопланетного Разума, — потеряло, похоже, всякий смысл. Если упадут бомбы — а все говорят, что они вот-вот должны упасть, — тогда Поиск Инопланетного Разума очень долго никого не будет интересовать. Если вообще будет…
В конце бара загомонили. Малиберт обернулся и, облокотившись о стойку, взглянул на телевизор. Кадр с надписью «Пожалуйста, ждите сообщений» исчез, и вместо него на экране появилась молодая темнолицая женщина. Дрожащим голосом она зачитала сводку новостей:
— … Президент подтвердил, что против США началась ядерная атака. Над Арктикой обнаружены приближающиеся ракеты. Всем приказано искать укрытия и оставаться там до получения дальнейших сообщений…
«Да. Все кончено, — подумал Малиберт. — Если не навсегда, то, по крайней мере, на очень долгий срок».
Удивительно было то, что новость о начале войны ничего не изменила. Никто не закричал, не впал в истерику. Приказ искать укрытие не имел никакого смысла в аэропорту Джона Кеннеди, где не имелось никакого убежища за исключением стен самого здания. Малиберт ясно представил себе необычную в аэродинамическом отношении крышу аэропорта и понял, что любой небольшой взрыв где-нибудь неподалеку снесет ее начисто и швырнет через залив. Устоят ли стены — тоже сомнительно.
Но деваться было некуда.
Передвижные группы телеоператоров все еще работали, одному Богу известно, зачем. Телевизор показывал толпы на Таймс-сквере, застывшие автомобили в заторе на мосту Вашингтона, водителей, бросающих свои машины и бегущих в сторону Джерси. Сотни людей в аэропорту вытягивали шеи, пытаясь через головы разглядеть экран, но все молчали: лишь изредка кто-нибудь называл знакомую улицу или здание.
Потом раздался властный голос:
— Я прошу всех подвинуться! Нам нужно место! И кто-нибудь помогите нам с пациентами!
Это, по крайней мере, могло принести какую-то пользу. Малиберт сразу же вызвался, и ему поручили
