от кольчуги главаря, не причинив тому ни малейшего вреда.
Вдруг, словно повинуясь какому-то шестому чувству, барон мгновенно поднял лошадь на дыбы. Как всегда, интуиция не подвела, – он понял это со всей ясностью, когда щелкнула тетива арбалета, и острый болт, предназначавшийся всаднику, оцарапал брюхо лошади, пройдя вскользь. Животное обреченно взревело и, захрапев, закрутилось волчком. Немедиец, изрыгая проклятья, пытался выпростать ноги из стремян, но это ему никак не удавалось.
В этот момент, швырнув в сторону бесполезный арбалет, Гнусавый со страшным воем метнулся под ноги лошади, широким взмахом меча перерезая ей сухожилия. Именно так боролись на поле боя пешие ратники с конными… Но Амальрик не успел подумать ни о чем больше. Лошадь его захрипела, принялась заваливаться на бок. Густая желтая пена потекла из пасти. В последнее мгновение барон успел соскочить с седла, – однако чуть замешкался, не успев до конца выпутать ногу – высокий каблук зацепился за стремя – и приземлился неудачно, ощутив жгучую боль в лодыжке. А над головой уже сверкнуло лезвие.
При свете луны лицо бандита щерилось дьявольским оскалом, и Амальрику показалось на миг, что в пасти его по-змеиному быстро мелькнул острый раздвоенный язык. У него не было времени разглядеть получше. Он едва успел вскинуть руку, чтобы отразить удар. Клинки сшиблись, точно серебряные молнии.
«Не подпускай его близко, – напомнил себе Амальрик. – У него меч короче, и он не сможет тебя достать».
Палаш барона разрезал воздух с такой силой, что, казалось, ночная тьма вокруг гудит, подобно растревоженному пчелиному рою. Мерный гул перемежался с зловещим лязгом, и вспотевший посол, которому чудом удавалось сохранить дыхание под бешеным натиском своего противника, вознес молитву Митре за то, что тот надоумил его взять в путь добрый немедийский клинок, сделанный, по преданию, много зим назад Зигаром, кузнецом, ковавшим знаменитый меч Альмиваль герою Брагорасу. Амальрику этот клинок вручил отец, наказав беречь семейную реликвию и без пощады разить им врагов Немедии. Это было отлично сбалансированное оружие, изготовленное из странного металла, не уступающего по прочности стали, и отливающего тревожным багровым светом, напоминающим зарево пожара, словно внутри его мерцал таинственный светоч; палаш разрубал доспехи с легкостью косы, срезающей траву; его широкая костяная крестовина, плавно переходившая в удобную рукоять, не уступала прочности бронзе – торские герольды рассказывали, что в стародавние времена ее изготовили из бивня Зимнего Единорога, полулегендарного зверя, обитавшего в глуши мглистых немедийских пущ. Так это или нет, Амальрик не знал, но надежность клинка превосходила все виды оружия, с которым ему доводилось сталкиваться во время своих многочисленных странствий.
Его противник, оказавшийся рослым крепышом с густой бородою и кривым носом, сломанным, по- видимому, в какой-то пьяной потасовке, злобно хохотнул и удвоил натиск.
– Ну, теперь тебе не уйти, красавчик! Останешься здесь, воронью на поживу!
Амальрик не ответил. Боль в ноге мешала сосредоточиться, не давала пространства маневру – его желание покуражиться над незадачливыми грабителями грозило обернуться бедой для него самого. Он не мог ни отступить, ни двинуться вперед, опасаясь, что больная лодыжка, подломившись, предаст его в любой момент. А здоровяк-бандит наступал, стремясь потеснить противника, заставить его потерять равновесие. Клинки сшибались все чаще, высекая снопы голубоватых искр, и дуайен почувствовал, что ему все труднее становится отражать бешеный напор. Пот градом стекал у него по лицу, перед глазами плыли красные круги. Удары бандита он отражал почти наугад, ожидая, что любой его выпад может оказаться ошибочным, и ледяная сталь вопьется ему в грудь. Хвала Митре, что его четвертый противник замешкался, хлопоча около пораженного в плечо юнца. Барон успел подумать, что его ножи с зазубренными, словно у рогатины, лезвиями, можно вытащить, только если разрезать плоть вокруг раны. Похоже, мерзавцу придется немало повозиться со своим приятелем. Эта мысль придала ему бодрости, и заставила вполголоса выругаться. Нож! Эрлик побери… Нож! Туранский ятаган, который он всегда носил при себе… Как он мог забыть о нем!
Кляня себя за глупость, Амальрик осторожно повел рукой по бедру – слава Митре, кривой восточный клинок, напоминающий полумесяц, который в соседнем Иранистане называли кама, был на месте. Конечно, в седле от ножа ему особой пользы не было, но как он мог забыть о нем, очутившись на земле… Владетель Тора вздохнул, подумав, что несколько подрастерял свои былые навыки, и чуть замешкался. И это едва не стоило ему жизни.
Почуяв, видно, слабину в обороне противника, бандит мгновенно перешел в яростную атаку. Меч его опустился стремительно, чуть наискось, готовясь разрубить немедийца пополам. В последний момент тот успел вскинуть руку, отразив удар рукоятью, и сила столкновения оказалась столь велика, что ему едва не вывихнуло кисть. На миг противники застыли друг против друга в неподвижности, ибо каждый не решался нарушить равновесие, опасаясь удара. Амальрик ощущал горячее дыхание бандита, видел его горящие ненавистью глаза…
Он смотрел ему прямо в лицо, не отрываясь, точно пытался загипнотизировать. Левая рука незаметно скользнула к ножнам. Бандит, ощутив движение, перевел взгляд вниз, попытался отступить, – но было слишком поздно. Серповидный ятаган пронзил его тело, смачно разрывая податливую плоть, и Амальрик злобно расхохотался, отталкивая врага прочь.
– Поскучай немного, ублюдок! Когда я освобожусь, ты пожалеешь, что родился на свет…
– Коварная собака! – прохрипел бородач, хватаясь рукой за раненый бок. Черная кровь стекала по пальцам, огромным пятном расползаясь по одежде. Разбойник упал на колени, сгибаясь в три погибели.
Немедиец не стал дожидаться, что будет дальше, и кинулся к четвертому противнику. Убить! Убить во что бы то ни стало! В запале барон сыпал проклятиями по-немедийски – оставлять живого свидетеля нельзя ни в коем случае… Но подвывихнутая лодыжка вдруг разразилась жутким всполохом боли, и Амальрик, не в силах совладать с нею, рухнул, как подкошенный, на груду осенних листьев.
Он взревел от досады и ярости, когда увидел, что его последний неприятель скрылся в лесной чаще, волоча за собой раненого товарища. Сомкнулись ветви, и через мгновение уже ничто не напоминало о том, что разбойников было четверо.
Посланник сжал зубы и, опираясь на палаш, встал. За спиной у него послышалось жалобное ржание лошади, раненной Гнусавым. Та била ногами, расшвыривая палую листву, силясь подняться, мотала отчаянно головой, и плач ее напоминал плач ребенка. Амальрик обернулся к лошади.
Его любимая гнедая. Подарок принца Тараска, из королевских конюшен. Он самолично пестовал и обучал ее с детства, никогда не расставался с тонконогой красавицей, даже взял с собой сюда, в Аквилонию… где та и обрела смерть. Глаза немедийца затуманились на миг. Опустившись на колени, он ласково провел рукой по атласной шее, потрепал черную, как смоль, гриву. Под прикосновением хозяина лошадь притихла, перестала биться и стонать, и лишь косила на Амальрика огромным страдальческим глазом.
Стиснув зубы, он поднял ятаган. Один удар – и из перерезанной артерии на шее хлынула алая кровь. Гнедая красавица дернулась в последний раз и затихла.
Не помня себя от ярости, подволакивая раненую ногу, Амальрик рывками стал приближаться к поверженному грабителю. Тот силился подняться и выкрикивал ругательства, зловеще сверкая в темноте белками глаз.
Барон Торский встал подле и пнул его ногой в бок, стараясь попасть по ране:
– А теперь расскажи, раб, кто надоумил вас караулить меня на этой тропинке?
Разбойник угрюмо молчал, готовясь к смерти.
– Молчишь, – усмехнулся барон. – Ты думаешь, глупец, что я прикончу тебя? Ошибаешься, легкая смерть – большая честь, и ты ее не заслужил. Подлые трусы, вроде тебя, годны лишь на то, чтобы калечить беззащитных лошадей, но сейчас ты получишь хороший урок!
С этими словами он рывком перевернул сопротивляющегося разбойника на живот, наступил ему на крестец жесткой подошвой своего подкованного афгульского сапога и точными движениями мясника, разделывающего тушу, рассек своим острым палашом сухожилия на его ногах. Тот дико закричал и начал корчиться, вырывая траву, взрывая землю, не в силах стерпеть дикую боль.
– Ноги тебе больше не понадобятся, приятель, – с сожалением промолвил Амальрик, ударив его ногой в лицо. – Но если ты считаешь, что руки могут пригодиться, то будь, пожалуйста, поразговорчивее!
Бандит завыл от ужаса, заерзал на траве и, путая слова, прохрипел, сплевывая кровь из разбитого
