– Тихо, Ана! Никогда не давай воли гневу, это напрасная трата сил, которых у нас и так мало; ты ведь мудрый и знаешь – а может быть, не знаешь – что при нашем рождении боги дают нам определенный запас сил, а когда они истощаются, мы умираем и должны идти куда-то в другое место, чтобы пополнить этот запас. При твоем характере, Ана, жизнь твоя будет короткой, ибо ты растрачиваешь слишком много сил на эмоции.
– Что тебе нужно? – повторил я, слишком сердитый, чтобы спорить с ним.
– Хочу найти ответ на вопрос, который ты так грубо сформулировал: почему израильские пророки, как ты выразился, положили меня на обе лопатки?
– Я не маг, каким являешься – или претендуешь быть – ты, и не могу ответить на твой вопрос.
– Я ни на минуту не предполагал, что можешь, – ответил он благодушно, протянув руки и выпустив из них свой посох, который так и остался стоять перед ним. (Только позже я вспомнил, что этот проклятущий кусок дерева стоял сам по себе, без видимой поддержки, ибо его кончик упирался в вымощенную дорожку у ворот.) – Но, по счастливой случайности, ты имеешь в этом доме мастера или, скорее, мастерицу над всеми магами – как известно сегодня каждому египтянину – госпожу Мерапи, и я хотел бы повидаться с ней.
– Почему ты называешь ее мастерицей над вами, магами? – спросил я с возмущением.
– Почему одна птица узнает другую по полету? Почему вода остается здесь чистой, когда во всех других местах она превращается в кровь? Почему лягушки не квакают в садах Сети, а мухи не садятся на мясо у него на столе? Почему, наконец, статуя Амона рассыпалась под ее взглядом, в то время как все мои чары отскакивали от ее груди, как стрелы от кольчуги? Вот вопросы, которые задает весь Египет, и я хотел бы получить на них ответы от возлюбленной Сети, или бога Сети, – от той, кого называют Луной Израиля.
– Тогда почему не пробраться туда самому, Ки? Тебе, несомненно, ничего не стоит принять вид змеи или крысы, или птицы, и проползти или прокрасться, или прилететь в покои Мерапи.
– Возможно, это и не было бы очень трудно, Ана. Или, еще лучше, я мог бы посетить ее во сне, как я сделал в одну памятную ночь в Фивах, когда ты поведал мне о разговоре с одной женщиной в аллее сфинксов и о том, сколько золота она тебе стоила. Но в данном случае я хочу появиться как человек и друг и немного погостить здесь. Бакенхонсу говорит, что находит жизнь в Мемфисе очень приятной, К тому же свободной от болезней, которые сейчас стали, видимо, обычными для Кемета. Так почему бы мне тоже не пожить здесь, Ана?
Я посмотрел на его круглое, полное лицо, на котором застыла | неподвижная улыбка, неизменная, как улыбка масок на гробах мумий (которую, я думаю, он и скопировал) и холодно сверкали глубоко сидящие глаза, и почувствовал легкую дрожь. Сказать по правде, я боялся этого человека, чувствуя, что он соприкасается с существами и вещами какого-то иного мира, и решил больше ему не противодействовать.
– С этим вопросом тебе лучше обратиться к моему господину. Сети, кому принадлежит этот дом. Пойдем, я проведу тебя к нему.
Итак, мы направились к большому портику дворца, прошли между его раскрашенными колоннами к той части дворца, где жил я, откуда я решил сообщить принцу о неожиданном госте. Оказалось, что это излишне, ибо мы увидели, что он сидит в тени маленькой ниши; рядом с ним сидела Мерапи, а между ними на вытканном коврике лежал сияющий младенец, на которого оба смотрели с обожанием.
– Странно, что в сердце этой матери скрыта сила, которой могли бы гордиться все боги Кемета. Странно, что эти материнские глаза могут превратить древнюю славу Амона в прах, – сказал мне Ки таким тихим голосом, что мне почудилось, будто я слышу не слова его, а мысли. Может быть, так оно и было.
Теперь мы стояли перед этой троицей, и так как раннее солнце было еще позади нас, тень облаченного в плащ Ки упала на дитя и покрыла его. Страшная фантазия пришла мне вдруг в голову: тень Ки выглядела как фигура бальзамировщика, склонившегося над только что умершим ребенком. Младенец что-то почувствовал, открыл большие глаза и заплакал. Мерапи вскочила и подняла его на руки. Сети тоже поднялся со скамьи, воскликнув:
– Кто пришел?
К моему изумлению Ки простерся перед ним и произнес приветствие, с которым обращаются только к царю Египта:
– Жизнь! Кровь! Сила! Фараон! Фараон! Фараон!
– Кто смеет приветствовать меня этими словами? – воскликнул Сети. – Ана, какого сумасшедшего ты привел?
– Если принцу угодно, это он привел меня сюда, – ответил я слабым голосом.
– Скажи, кто научил тебя обратиться ко мне с такими словами? Худшего приветствия нельзя придумать.
– Те, кому я служу, принц.
– А кому ты служишь?
– Богам Кемета.
– Ну, тогда боги по тебе плачут. Фараон сидит не в Мемфисе, и если бы он услышал твои слова…
– Фараон никогда не услышит их, принц, до тех пор, пока не услышат все.
Они смотрели друг на друга. Потом, как раньше у ворот сделал я, Сети протер глаза и сказал:
– Право же, это Ки! Почему же ты только что выглядел иначе?
– Боги могут изменять вид своих посланцев тысячи раз в мгновение ока, если на то их воля, о принц.
Гнев Сети прошел, и он засмеялся.
– Ки, Ки, – сказал он, – ты бы лучше приберег эти трюки для Двора. Но раз уж ты в таком настроении, как бы ты приветствовал эту госпожу, что стоит рядом со мной?
Ки устремил на нее взгляд, от которого она, всегда боявшаяся и ненавидевшая мага, невольно
