принял меня холодно, но когда я передал ему известие, как вождь Булалио-Убийца вступил на путь войны, чтоб добыть ему Лилию, обращение его изменилось. Он взял меня за руку и похвалил, говоря, что напрасно не доверял мне, когда я убеждал его не посылать войска против Галакациев. Теперь же он видит, что я хотел зажечь пожар другой рукой и уберечь его руку от ожогов, и он благодарил меня.
Царь прибавил еще, что если вождь Булалио приведет ему девушку, к которой стремится его сердце, он не только простит слова, сказанные Мезило умершему Черному, но отдает Булалио весь скот Галакациев и возвеличит его перед народом. Я отвечал, что пусть он поступает, как желает, я же только исполнил свой долг перед царем и устроил все таким образом, что каков бы ни был исход войны, гордый вождь будет унижен и враг побежден без потерь для царя, а кроме того, может статься, что Лилия вскоре очутится во власти царя.
После того я стал ждать дальнейших событий.
Наступило то время, отец мой, когда к нам явились белые люди, которых мы называли Анабоонами, а вы – бурами. Невысокое мнение вынес я об этих Анабоонах, хотя и помог им одержать победу над Динганом – я и Умслопогас!
До этого времени, правда, появлялись изредка в краалях Чеки и Дингана белые люди, но те приходили молиться, а не сражаться. Буры же умеют сражаться и молиться, а также красть; этого-то я и не понимаю: ведь молитвы белых людей запрещают воровство.
Итак, когда со времени моего возвращения домой не прошли еще и месяца, явились к нам буры, человек шестьдесят, под начальством капитана, высокого молодца по имени Ретифа; они были вооружены длинными ружьями которые всегда носили с собой. Может быть, буров была и целая сотня, если считать слуг и конюхов. Цель их приезда заключалась в том, чтобы получить права на землю в Натале, лежащую между реками Тугелой и Умзимубу. Но, по совету моему и других индунов, Динган потребовал от буров, чтобы они сперва покорили вождя по имени Сигомейло, который похитил у царя скот, и отняли бы у него похищенное. Буры согласились, отправились против вождя и вскоре вернулись, уничтожив племя Сигомейлы и гоня перед собой, весь его скот, вместе со стадами, похищенными у царя.
Лицо Дингана просияло, когда он увидел скот, в ту же ночь он собрал совет и спросил наше мнение о переуступке земель. Я заговорил первым и заметил, что совершенно безразлично, уступит ли он земли или нет; так как еще умерший Черный отдал их англичанам; вероятно, все кончится тем, что между англичанами и Анабоонами возгорится война из-за этой земли. Начинают сбываться слова Черного, мы уже слышим топот бегущих белых людей, которые со временем завоюют всю нашу страну.
Когда я замолчал, сердце Дингана опечалилось, а лицо омрачилось, слова мои проникли в его грудь, как копье. Он не отвечал и распустил совет.
Утром царь обещал подписать бумагу, в которой передавал бурам земли, о которых они просили, и все казалось гладким, как вода в тихую погоду. Перед тем как подписать бумагу, царь устроил большой праздник; много было собрано воинов в краале, и в течение трех дней продолжались пляски; на третий день он распустил все войска, за исключением одного отряда, состоящего из юношей, которым было приказано оставаться. Мне очень хотелось знать, что на уме у Дингана, и я опасался за безопасность Анабоонов. Но он хранил свою тайну, никому, кроме предводителя отряда, не говорил ничего, даже члены совета ничего не знали. Но я предчувствовал, что он готовит беду; мне хотелось предупредить капитана Ретифа, но я побоялся ошибиться в своих предположениях. Отец мой, если бы я исполнил свое намерение, сколько вскоре после того умерших людей осталось бы в живых! Но, впрочем, не все ли равно? Во всяком случае, многие из них теперь бы уже поумирали.
Рано, на четвертое утро, Динган послал к бурам, приглашая их явиться к нему в крааль, где он намерен был подписать бумагу. Они пришли и оставили свои ружья у ворот крааля; смертью наказывался человек, как белый, так и черный, если появлялся вооруженным перед царем. Крааль Дингана был выстроен большим кругом, как строились у нас все царские краали. Вначале тянулась высокая наружная изгородь, потом тысячи хижин между наружной и внутренней изгородью. За внутренним окопом лежало большое открытое пространство, в котором могли поместиться пять полков, а в конце его, против входа, находился крааль скота, который отделялся от открытого места также изгородью, изогнутой, как лук. За нею помещались Эмпозени, жилища царских жен, караульня, лабиринт и Интункулу, дом царя. Динган вышел и сел на скамью перед краалем скота, рядом с ним стоял человек, держащий щит над его головой, чтобы предохранить его от солнечных лучей. Мы все, члены совета, были тут же, а выстроенные вдоль всей изгороди, вооруженные короткими палками, а не дубинами, отец мой, стояли воины того отряда, который Динган не отсылал. Начальник отряда находился рядом с царем, по его правую руку.
Вскоре вошли буры и всей толпой приблизились к царю. Динган принял их милостиво и пожал руку Ретифу, их начальнику. Ретиф вынул из кожаной сумки бумагу, по которой устанавливались уступка и границы земель, и переводчик перевел царю содержание бумаги. Динган сказал, что все в порядке, и приложил к бумаге руку; Ретиф и буры, видимо, были довольны и широко улыбались. По окончании дела они стали прощаться, но Динган не пустил их, говоря, что сперва он желает угостить их и показать им пляску воинов; по его приказанию, были внесены заранее приготовленные блюда с вареной говядиной и чашки с молоком. Буры отвечали, что они уже обедали, но все же выпили молока, передавая чашки из рук в руки.
Воины стали плясать и запели воинственную песнь Зулусов, отец мой, а буры отодвинулись к центру площади, чтобы не мешать пляске воинов. В это время я услыхал, как Динган приказывал одному из слуг отправиться к белому «Доктору Молитвы», находящемуся вне крааля, и попросить его не бояться ничего. Я удивился, не понимая смысла приказания, почему «Доктору Молитвы» надо бояться танца, часто виденного им? Вскоре Динган встал, в сопровождении свиты прошел сквозь толпу, подошел к капитану Ретифу и стал прощаться с ним, пожимая ему руку и желая ему счастливой дороги. Затем он вернулся к воротам, которые вели к царскому дому, около входа стоял начальник отряда, как бы в ожидании приказаний.
Неожиданно для всех, отец мой, Динган остановился и закричал громким голосом: «Бей колдунов! Билалани Абатакати!» – и, закрыв лицо углом своего плаща, вошел за изгородь.
Мы же, его советники, стояли пораженные, словно превращенные в камни, но мы еще не успели промолвить слова, как начальник отряда громко прокричал: «Бей колдунов!» – и возглас его был подхвачен со всех сторон. Раздался ужасный крик, отец мой, и топот ног. Сквозь облака пыли мы видели, как воины кинулись на Анабоонов, и, несмотря на шум, мы услыхали удары палок. Анабооны вытащили свои ножи и защищались храбро, но нельзя было успеть просчитать до ста, как все было кончено, – немногих уже мертвых, многих еще живых выволокли из ворот крааля, на Холм Убийств, и там перебили всех до одного. Каким образом – я лучше не скажу тебе, – их перебили и сложили в кучу, и этим окончилось их предприятие, отец мой.
Но я и другие советники молча направились к дому царя. Он стоял перед своей большой хижиной, подняв руки, мы поклонились ему, не говоря ни слова. Динган заговорил первый, слегка посмеиваясь, как человек, не вполне спокойный.
– Что, вожди мои? – сказал он. – Когда хищные птицы сегодня утром взывали к небу о крови, они не ожидали пира, приготовленного для них? И вы, вожди, не знали, какого великого правителя послало вам
