всей святости и ужасе: Масуда решила скрыться в тени смерти, предоставив тому, кого любила, после удаления его соперника жениться на любимой девушке.
– Думаю, я тоже вернусь, – сказала Розамунда.
– Этого не будет, – ответил Вульф. – Саладин убил бы вас.
– Это не должно быть, – прибавил Годвин. – Неужели кровь, принесенная в жертву, прольется напрасно? Нет, мы обязаны удержать вас.
Розамунда посмотрела на него и нетвердо произнесла:
– Если… если… ужасное совершилось, Годвин… Если жертва… О, к чему она поведет?
– Розамунда, я не знаю, что случилось; я еду удостовериться. Мне все равно, что ждет меня… Я ко всему готов. В жизни, в смерти, в случае нужды во всех огнях ада я буду искать
Масуду и преклоню перед ней колени с полным почтением…
– И с любовью, – как бы невольно докончила Розамунда.
– Может быть, – ответил Годвин, говоря скорее с собой, чем с ней.
И, увидев выражение его лица, сжатые губы и пылающие глаза, ни Розамунда, ни Вульф не стали больше удерживать его.
– Прощайте, Розамунда, – сказал Годвин. – Мое дело окончено; я оставляю вас на попечение Бога в небесах и Вульфа на земле. Если мы больше не встретимся, я советую вам обвенчаться с ним в Иерусалиме, вернуться в Стипль и жить там в мире. Прощай, брат Вульф! Мы в первый раз расстаемся с тобой; мы жили вместе с самого рождения, вместе любили, вместе сделали много деяний, на которые можем посмотреть не стыдясь. Живи счастливо, принимая любовь и радость, которые небо дало тебе; живи, как хороший христианский рыцарь, думая о неизбежном конце и о вечности по ту сторону гроба.
– О, Годвин, не говори так, – сказал Вульф. – Наша кузина будет в безопасности посреди монахинь. Дай мне час времени; я устрою ее в монастыре и вернусь к тебе. Мы оба в долгу перед Масудой, и несправедливо, чтобы ты один заплатил ей.
– Нет, – ответил Годвин, – оберегай Розамунду; подумай о том, что произойдет с городом. Неужели ты решишься оставить ее в такое время?
Тогда Вульф опустил голову. Годвин сел на коня и, даже не обернувшись назад, двинулся по узкой улице через ворота и исчез в отдалении среди пустыни.
Вульф и Розамунда смотрели вслед ему; их душили слезы.
– Не думал я так расстаться с братом, – наконец сказал Вульф низким и рассерженным голосом. – Клянусь язвами Христа! Я охотнее умер бы рядом с ним в битве, чем бросил его одного на погибель!
– Предоставив мне погибнуть? – прошептала Розамунда и прибавила: – Ах, зачем я не умерла, ведь я принесла все эти несчастья вам обоим и этому великому сердцу – Масуде. Да, Вульф, повторяю, что мне хотелось бы теперь лежать мертвой.
– Очень вероятно, это желание исполнится вскоре, – печально ответил Вульф, – только тогда и я хотел бы – умереть с вами. Розамунда, я боюсь, что Годвин расстался со мной навсегда, и, кроме вас, у меня в мире нет никого. Ну, перестанем жаловаться; ведь мысли об этих печалях не помогут нам, лучше поблагодарим Бога, что, по крайней мере, временно мы свободны. Поедемте, Розамунда, к монастырю, чтобы постараться найти вам приют.
И они поехали по узким улицам, переполненным испуганной толпой, теперь разошлись вести о том, что посольство отказалось от условий Саладина; он предложил доставить в город съестные припасы, позволить жителям укрепить стены и держаться до следующего Троицына дня, если они поклянутся сдаться ему, не получив помощи. Но они ответили, что, пока живы, не покинут места, где умер Спаситель.
Поэтому им теперь грозила война, и недоброе предвещала она. Немудрено, что они стонали на улицах, и их крики отчаяния неслись к небесам. В глубине сердца каждый из иерусалимлян знал, что святое место осуждено, а их жизнь погибла.
Пробираясь через эту печальную толпу, почти не обращавшую на них внимания, Вульф и Розамунда наконец подъехали к монастырю священной Дороги скорби, уже знакомой д'Арси; братья видели ее после того, как Саладин отослал их из Дамаска. Дверь священного приюта осеняла тень той арки, под которой Пилат произнес слова, памятные всем поколениям: «Се человек».
Тут привратник сказал, что монахини в часовне, но Вульф ответил, что ему нужно видеть настоятельницу по неотлагательному делу; тогда их провели в прохладную комнату с высоким потолком; дверь отворилась, ив нее вошла аббатиса в белом одеянии, высокая, статная, средних лет.
– Леди аббатиса, – сказал Вульф с низким поклоном. – Меня зовут Вульф д'Арси; вы меня помните?
– Да, мы встречались в Иерусалиме до Гаттинской битвы, – ответила она. – И до меня дошли слухи о вас… странный слухи.
– Эта дама, – продолжал Вульф, – дочь и наследница сэра Эндрю д'Арси, моего покойного дяди, а в Сирии принцесса Баальбека и племянница Саладина.
Монахиня вздрогнула и спросила:
– Что же – она тоже держится их проклятой веры? Она в их платье…
– Нет, мать моя, – сказала Розамунда, – я христианка, хотя, может быть, грешная, и прошу здесь приюта, иначе, узнав, кто я, христиане, пожалуй, выдадут меня моему дяде султану.
– Расскажи мне все, – сказала аббатиса. И они в коротких словах передали ей странную историю Розамунды.
– Ах, дочь моя, – сказала аббатиса, – как удастся нам спасти вас, когда мы сами в опасности? Один Господь может защитить вас. Но мы с готовностью сделаем все, что возможно, и здесь вы отдохнете. Подле самого святого нашего алтаря вас освятят; потом никто уже не посмеет наложить на вас руку, так как это было бы святотатством. Кроме того, я советую вам записаться в наши книги послушницей и надеть нашу одежду… Нет, – сказала она с улыбкой, заметив испуганный взгляд Вульфа, – леди Розамунда может, не остаться в монастыре. Не все послушницы произносят окончательный Обет.
– Я слишком долго была покрыта золотыми вышивками, шелками и бесценными украшениями, – ответила Розамунда, – и теперь больше всего на земле жажду надеть эти белые одежды.
Розамунду провели в часовню и в присутствии всего ордена и священников, которые собрались подле алтаря, воздвигнутого на том месте, где, как говорили, Христос отвечал на допрос Пилата, и освятили ее, и накинули на ее усталую голову белое покрывало послушницы. Вульф расстался с нею и отправился к избранному правителю города; и тот с радостью принял в число своих воителей такого храброго и сильного рыцаря.
Медленно и печально ехал Годвин то под лучами солнца, то при свете звезд. Позади него остался брат, бывший его товарищем и самым близким другом, и девушка, которую он любил без ответа, а впереди его ждала неизвестность…
Был вечер; усталая лошадь Годвина, слегка спотыкаясь, шла по большому лагерю сарацин, под стенами павшего Аскалона. Никто не остановил его; д'Арси был долго пленником, и поэтому многие знали его в лицо; другие принимали Годвина за одного из новых сдавшихся рыцарей. Он подъехал к большому дому, в котором жил Саладин, и попросил часового передать султану, что он просит у него аудиенции. Его скоро впустили, и он увидел Саладина, сидевшего посреди своих министров.
– Сэр Годвин, – сурово сказал султан, – вспоминая о вашем поступке со мной, спрашиваю, что вас привело в мой лагерь? Я даровал вам жизнь, а вы украли у меня то, чего я не хотел терять…
– Мы не сделали этого, султан, – ответил Годвин, – мы не знали о заговоре. Тем не менее уверенный, что вы в душе обвините нас, я приехал из Иерусалима, оставив там принцессу и моего брата, приехал, чтобы отдать себя в ваши руки и понести наказание, которое, как вы думаете, должно поразить Масуду.
– Почему вы хотите заменить ее? – спросил Саладин.
– Султан, – печально ответил Годвин, наклонив голову, – что ни сделала Масуда, она сделала это из любви ко мне, хотя и без моего ведома. Скажите, здесь ли она еще или бежала?
– Здесь, – отрывисто ответил Саладин. – Вы хотите видеть ее?
Годвин вздохнул с облегчением. Значит, Масуда еще жива, значит ужас, который сокрушал его в ту ночь, был только дурным сном, порождением усталости и страдания.
– Да, хочу, хотя бы только раз, – ответил он, – мне нужно сказать ей несколько слов.
– Без сомнения, ей будет приятно узнать, что ее замысел удался, – сказал Саладин с мрачной улыбкой. – Поистине все было хорошо задумано и смело исполнено.
